Форумы-->Творчество-->
<<|<|9|10|11|12|13|14|15|16|17|18|19|>|>>
| Автор | Женские стихи и проза |
|---|
— Веронике сейчас, — он отрешенно посмотрел в окно, считая в уме годы, — тридцать! Не представляю, как она выглядит: такая же стройная дерзкая красавица, а может быть за семь лет она превратилась в откормленную гусыню и ничего в её чертах мне не напомнит о той Веронике, которую я знал.
Несомненно, он её любил когда-то, но открыто не признавался в своих чувствах.
— Не думал, что мне доведется когда-то вернуться. Семён заставил меня поклясться, что я не встану у него на пути…
Хосе Игнасио замолчал, словно перебирая в голове ворох воспоминаний, обрушившийся как несвоевременный листопад в весенний день. Он порывисто встал и попросил его извинить, делая первый шаг к тамбуру, где можно было молча покурить, восстанавливая спокойствие. Мне оставалось только ждать и любоваться пейзажами через немытое окно.
Вскоре мой попутчик вернулся, повторно извинился и присел на место, не успевшее остыть.
— Я не планирую надолго оставаться в посёлке, — сказал он, словно оправдываясь перед самим собой. — Нужно быть безумцем, чтобы после насыщенной студенческой жизни в крупном мегаполисе страны, после незабываемых приключений взять и похоронить себя в захолустье! Тихая размеренная жизнь не для меня — мое возвращение связано исключительно с медицинской практикой, и я могу заверить любого, что не собираюсь пустить корни в этой глуши, как орехи, оброненные воронами во вспаханную землю. И Намистин может не волноваться — Вероника меня больше не интересует, и я такой ей уж тем более не нужен — добавил он подавленным голосом.
«Такой» — уцепилась я в это слово как голодная синица в ладонь с хлебными крошками. Какой такой? — умный, красивый, состоятельный? Какой-то детали явно не хватало — Хосе Игнасио не стремился излить мне душу как священнослужителю, но и не говорить о прошлом не мог — эмоции распирали его, и я видела в его глазах драму, соленой влажностью застилающую их небесную чистоту. В конце концов, я опытная женщина и могу отличить человеческие страдания от нечеловеческого лицемерия и притворства, когда намеренно взывают к жалости, состраданию, чтобы таким образом привлечь внимание к своей особе, не способной иначе выделяться на фоне пестрой публики. Хосе Игнасио носил в себе тяжкий груз переживаний, и до приезда в посёлок я знала лишь то, что семнадцатилетнего мальчика соблазнила замужняя женщина с двумя детьми, и её муж пригрозил неопытному любовнику не путаться у него под ногами.
Жаль, что тогда в поезде я не могла пролистать будущее хотя бы на две недели вперед, иначе я бы уговорила Хосе Игнасио даже не появляться в посёлке и не подвергать опасности жизни невинных людей. Знал бы прикуп — жил бы в Сочи. Мне тоже не следовало появляться в этом посёлке, но кто же знал, что весеннее обострение бывает не только у влюбчивых натур, но и у сумасшедших. | Утром следующего дня за стеклом всё чаще мелькали захудалые домики, посёлки из одной улицы; вдали проглядывались терриконы, купола церквей, малахитово-черные леса и степи с пожухлой прошлогодней травой, объятые призрачным туманом. Что ни говори, а места были живописные!
На станции я заметила груженные углем полувагоны. Угольная пыль въелась в не беленые бордюры — грязно. Железнодорожный вокзал встретил приезжих унылым фасадом, не помнившим краски и штукатурки. В сутулых фигурах прохожих таилась нужда, недовольство и недоброжелательность ко всем, кто посмеет потревожить хоть единым вопросом. Если еще вывозят уголь, значит, шахты работают, — наивно подумала я, — почему же всё такое убогое и безжизненное?
Если бы не Хосе Игнасио, мне пришлось бы расспрашивать прохожих, а они, я подумала, испортили бы мне настроения своей подозрительностью и необъяснимой занятостью. Поэтому, игнорируя неприветливый народ, мы с опаской высматривали указатели в поисках автовокзала.
Чем дальше мы углублялись от вокзала-муравейника, тем меньше людей встречалось нам на пути. На растрескавшемся асфальте в стеклянных лужах чернели затонувшие окурки. Под апрельским солнцем, ярким, но холодным, хохлились воробьи, недоверчиво рассматривая кожуру от семечек, вместе с пылью прибитую к тротуару. Я вдыхала тяжелый воздух с примесями серы, канализации, и, признаюсь, затаивала дыхание в надежде, что вот-вот воздух станет чище. Хосе Игнасио подшучивал, что «прекрасный вид на холмы и горная чистота воздуха издавна являются визитной карточкой этих мест». Холмы — это терриконы из угольной породы и пыли!
Городишко мне не понравился, но за его чертой начинался иной мир — мир, который не смог бы оставить равнодушным ни одного человека, родившегося и проведшего детство в подобном краю.
На автобус мы опоздали, а ждать три часа до следующего рейса было бы утомительно. Конечно, можно было бы поехать и на такси, но мне захотелось пройтись пешком, и Хосе Игнасио не удалось переубедить меня, аргументируя даже наличием нелегких дорожных сумок.
За спиной остался скучный город, и постепенно его затянуло серо-розовое марево, а небо летящим бирюзовым парео скрыло всю грязь. Мы — два одиноких путника, остановились на самой вершине грунтовой дороги, на крутой возвышенности, а впереди в низине расстилалась живописная равнина с разбросанными белыми домами; садами, просвечивающимися молодой листвой; речкой, вышедшей из берегов; стадом коз, выискивающих среди жесткой травы сочные побеги. За посёлком непроходимой стеной стоял густой лес с многовековыми дубами. Наверно в таком же посёлке жили Онегин, Ленский и Татьяна Ларина. Восхищению не было предела!
Через холмистые степи к посёлку извилистой лентой тянулась дорожка, усыпанная шлаком и укатанная колесами редкого транспорта. Хосе Игнасио в кожаных туфлях осторожно обходит кочки в виде булыжников, талые лужи, а я и под ноги смотреть забывала — природа очаровала меня своим величием. Я перепачкалась, то и дело вступая в лужи. Брызги оседали на колготки и юбку. Я облюбовала лес, издали приметив грациозную косулю и малыша, похожего на олененка Бэмби из мультфильма.
С дубами вперемешку росли акации. Я разглядела пасеку. Хосе Игнасио о ней ничего не мог сказать — раньше её там не было. По жухлой траве проскочил заяц. Такой же шустрый и интересный, как и в селе, где я выросла! Он бежал-бежал, потом остановился, встал на задние лапки и словно отвесил нам поклон, мол, милости прошу в мои владения. Нас звонким щебетанием встречали стаи птиц. В сухих камышах крякали дикие утки. Рыбак на надувной лодке наматывал леску, а серебристая крупная рыбешка, попавшаяся на крючок, тщетно била хвостом, словно предупреждая нас о скрытой опасности. Но я видела только то, что хотела видеть. Мне казалось, в этом тихом местечке я начну новую жизнь, и в ней непременно появится деревенский мужчина, который разглядит во мне порядочную женщину. | Qui cherche, trouve.
Кто ищет, тот всегда найдёт.
Через поле в несколько гектар, справа от речки виднелся трапециевидный террикон, поросший кустарниками, и постройки закрытой шахты. Но я не заостряла на ней внимание, а вот всё остальное задумала в ближайшие дни сфотографировать, при чем и в рассветных лучах, и днём, и на закате. Эти великолепные степи, реку и лес, уходящий в горизонт, я хотела показать своим виртуальным друзьям с творческого сайта. Бывший муж научил меня пользоваться Интернетом и извлекать из сети массу пользы не только в виде интересных статей для подготовки к открытым урокам, но и в виде увлекательного общения с людьми. В жизни у меня всё сводилось к школе; подруг не было, а единственного друга не так давно вовлекли в жуткие домашнее неприятности сплетницы-коллеги. Отчасти из-за недостатка общения я нашла виртуальный приют среди творческих личностей, но ни рисовать, ни петь, ни сочинять стихи для песен не умела. Я фотограф-любитель! На сайте есть специальный раздел для авторской фотографии, и это мое маленькое хобби!
Пешая прогулка была превосходной! Запах травы и свежести обволакивал, а легкий весенний ветер так и норовил растрепать непослушные волосы, собранные улиткой на затылке. Мы постепенно спустились вниз, и величественные пейзажи начали становиться проще — я уже не могла любоваться красотами свысока, как птица, парящая в лазурном небе.
Я рассмотрела угловой дом с легким разочарованием — ставни заколочены, стены в трещинах, забор повалился, а весь участок порос хаотичными вишневыми дебрями.
— Сколько себя помню здесь жила седая татарка, — сказал Хосе Игнасио, отвечая на мой немой вопрос. Я настолько увлеклась, да и устала из-за сумки, что единственное, что могла, только ахать и охать. — На летние каникулы к ней привозили внучку из соседнего города. Помню её смуглой худенькой девочкой в персиковом платье с рюшками и длинными черными косами! Её звали Миа, кажется. Судя по вишневому саду, то лет пять она сюда уже не приезжает. Забавная была девчонка — всем рассказывала, что её бабушка по ночам разговаривает с духами.
— Ведьма что ли? — Я остановилась, переводя дыхание. — И дом угловой. У нас в селе тоже на углу ведьма жила. Мы её жутко боялись в детстве. А когда она умерла, говорят, потолок осыпался, крыша просела, и в прореху в стене можно было увидеть Большую Медведицу.
— Глупости всё это, — твердил Хосе Игнасио, смеясь, — глупости! Хотя старушка и была не от мира сего, но никакая не ведьма: на метле не летала, шарлатанством не занималась — вышивала себе крестиком и гусей на полянке перед домом пасла. | А что ведьмы обязательно на метле должны летать? — подумала я, но спорить сил не было, и я уже рассматривала расписные ворота соседского участка. Затем еще несколько мрачных домов, административное здание с флагом, магазин, и что самое интересное — на улице никого.
С Хосе Игнасио нам было по пути. Дом его отца и деда находился дальше поместья Намистиных, по правую сторону, если стоять лицом к поместью, а мы подходили с левой стороны, где в доме, расположенном через дорогу и наискосок, жила Окунева Каллиста Зиновьевна — пожилая женщина, с которой Вероника Намистина заранее договорилась о предоставлении мне в аренду половины дома. Как вы понимаете, моё любопытство повлекло меня хоть через забор, хоть одним глазком посмотреть, что же это за старинное поместье, и я с Хосе Игнасио пошла дальше, позабыв, что у домов тоже глаза есть, и они следят за всеми, а за незнакомцами с повышенным интересом. Так я не заметила, как шторки сразу как минимум на двух окнах шелохнулись и кто-то сверлил нас любопытным взглядом, ничем не слабее моего, когда я, наконец, увидела дом семьи Намистиных. То, что за нами следят, мне сказал Хосе Игнасио, но я не оглядывалась и не стремилась выдать любопытным, что мне известно об их любопытстве. Всё моё внимание было приковано к дому.
Поместье Нимистиных, к сожалению, не имело ничего общего с дворцами и замками — приземистый двухэтажный дом-прямоугольник с большими аркообразными окнами, по периметру обложенными природным камнем песочно-медного цвета. Такая же рамка украшала центральный вход, боковую дверь и углы дома. Крыша — из металлопластиковой современной черепицы, окна — тоже современные. Я не увидела ни одной колонны, зато во дворе вдоль липовой аллеи, вымощенной брусчаткой, стояли причудливые фигурки — небольшие статуи птиц и животных. Перед домом высоко возвышались четыре кованых фонаря. Восемь традиционных по форме плафонов смотрели прямо в окна второго этажа, зашторенные белыми гардинами. Низенький дом! А двор и сад прекрасны! Вокруг двух круглых клумб тоже стояла каменная охрана, напомнившая мне гномов из сказки про Белоснежку. | — Дед Семёна был мастером на все руки! — пояснил Хосе Игнасио.
Трудно определить на глаз, сколько соток земли занимало поместье, — пятьдесят или семьдесят — но участок был и впрямь внушительных размеров, особенно если принять во внимание, что, например, у моих родителей участок всего в пятнадцать соток.
Забор вокруг поместья был тоже современный — у нас его называют еврозабор — из литых плит: нижняя сплошная, а верхняя узорчатая. Мы медленно прошлись до конца забора, и остановились.
Ну, что же — поместье Нимистиных, действительно, выделялось на фоне других унылых и перекошенных хибар, маленьких кирпичных домиков, тянувшихся вдоль дороги протяженностью примерно в километр. Так, дом Эмировых — Хосе Игнасио — оказался настолько убогим, что на миг мне показалось, будто он злобно смотрит на меня двумя черными глазами-окнами, а трещина на фасаде — это перекошенная улыбка-оскал избитого волка, выплюнувшего гнилые зубы-кирпичи. Шифер, поросший мхом, как волчья шерсть на ветру шевелился. Жуткое зрелище.
— Как же ты будешь здесь жить? Крыша явно течет, и окна не мешало бы перестеклить, если рамы не рассыплются от одного прикосновения, — подумала я вслух, ища глазами, признаюсь, угольный сарай. Середина апреля ведь не середина мая — ночью замерзают лужи, а днем тепло как летом после грозы. Я волновалась за Хосе Игнасио — как бы ему не пришлось мерзнуть по ночам.
— Что-нибудь придумаю, — он пожал плечами. Видно было, что Хосе Игнасио растерян, глядя на родительский дом, не пощаженный временем. — Мне не придется долго жить в этом угрюмом доме, — сказал он сухо. Надеюсь, не этими словами Хосе Игнасио накликал на себя беду в виде подозрений в убийстве. | Chaque chose en son temps.
Всему своё время.
Мы попрощались, договорившись встретится следующим вечером, и я пошла знакомиться с Каллистой Зиновьевной, решив, что прежде, чем предстать перед Вероникой Намистиной, с дороги нужно отдохнуть и привести себя в порядок.
Дом пожилой женщины был рассчитан на двоих хозяев — по бокам имелись два одинаковых крыльца, окрашенных в цвет мокрой глины. Краска местами облупилась, но под одним слоем просматривался другой — идентичный. Многослойным здесь было почти всё. Я не знала, к какой двери мне идти, и, войдя во двор через скрипучую калитку, остановилась. Откуда ни возьмись выбежал лохматый пёс, поднял лай, но бросаться на меня не стал — остановился и, смешно наклоняя мордочку, уставился на мою сумку. Я бросила её у ног и ласково заговорила с дворняжкой. Он завилял хвостом, но идти дальше я не решалась — ждала хозяйку.
Каллиста Зиновьевна оказалась очень пожилой женщиной — еле ходила; все лицо измято, в глубоких морщинах; волосы белее белого; руки жилистые, в пигментных пятнах, с сине-зелеными вздутыми венами; от неё пахло лекарствами и мятными конфетами, которыми заглушался неприятный запах изо рта. Каллиста Зиновьевна прижимала к груди пуховой платок и, не стесняясь, длительно смотрела мне в глаза:
— Даша, — произнесла она с нотками радости. Старушке не хватало живого общения не меньше, чем мне, — я с самого утра выглядываю вас. Ну, не стойте, идите за мной. Я специально для вас испекла пирог с начинкой из сухофруктов! Вы такого еще не пробовали!
Я была уверена — скучные голодные вечера мне не грозят.
В коридоре Каллиста Зиновьевна любезно предложила мне шерстяные носки:
— Пол холодный, — сказала она, — наденьте — это мой подарок, — и вручила мне пару вязаных носков. Каллиста Зиновьевна вязала на продажу; держала двух пушистых овечек исключительно ради натуральной шерсти. Соседи были её постоянными клиентами, и в холода и дети, и взрослые ходили в её носках, теплых, но немного колючих. | Я поблагодарила Каллисту Зиновьевну, и мы из коридора сразу очутились в гостиной. Именно так я бы назвала светлую комнату с высоким потолком. Окна под кружевными занавесками глядели на улицу; через них вливался солнечный свет, и настырные лучи весело играли на хрустальных рюмках и старинных сервизах, выложенных на стеклянных полках лакированного серванта с антресолью. Стены были оклеены обоями в цветочек — побледневшие хризантемы на пожелтевшем поле. Потолок цвета несвежей пенки на кипяченом молоке, люстра с тремя серыми от пыли тюльпанами — всё говорило о том, что Каллиста Зиновьевна в силу ослабленного здоровья опустила руки. Конечно, воспитание не позволило мне с порога предложить освежить комнату новыми обоями, смыть побелку и выкрасить потолок эмульсионной белоснежной краской, но я об этом подумала.
Диван стоял у стены. Над ним «Утро в сосновом лесу». На полу ворсистый красно-черный ковер. Вскоре медведи стали свидетелями наших разговоров и поднятых со дна как ил и тина тайн, о которых все местные знали, но не поднимали на поверхность.
Каллиста Зиновьевна показала мне мою часть дома: спальню, кухню с ванной за кирпичной грубой, пустую комнату с отклеившимися обоями и коридор, точно такой, как тот, через который мы оказались в доме. Раньше здесь жил сын Каллисты Зиновьевны с женой и детьми — они уехали сразу после закрытия шахты. Дверь между двумя частями дома плотно закрывалась и с обеих сторон имела по шпингалету.
— Если устанете от моего общества, можете, закрыться со своей стороны, и я не стану вас тревожить всякой болтовнёй, — сказала Каллиста Зиновьевна, похлопав меня по плечу. — Но если станет одиноко, я всегда буду рада составить вам компанию — шпингалет с моей стороны никогда не использовался по назначению.
Она улыбалась беззубой улыбкой, придающей лицу дружелюбность и особое старческое обаяние, и ничего в её образе не отталкивало: ни корявые пальцы, ни пара жирных угрей на носу. Я взяла её за руку и легонько сжала:
— Я мечтаю, чтобы вы тревожили меня всякой болтовнёй! — С душевным трепетом уверила я. — Это как раз то, что мне нужно! Живое настоящее общение! Я со своей стороны тоже не буду закрывать дверь, — пообещала я и разжала руку, утихомиривая свой пыл.
— Тогда оставьте вещи и идемте обедать! — буквально воскликнула она, заряжая меня своей разудалой энергетикой. | Говорила она бодро. Ум с годами ничуть не помутился, и только ноги отказывались служить. Хосе Игнасио позже подробно разъяснил мне, что у Каллисты Зиновьевны остеомаляция — нарушение обмена веществ, ведущее к размягчению костей, и остеопороз — истощение и оседание костей, а причина развития деформации ног в том, что кости обделены белком и минералами. На запущенных стадиях есть только один способ выровнять ноги — заменить коленные суставы металлическими протезами. Даже сыр богатый кальцием не поможет. Без сострадания я не могла смотреть, как Каллиста Зиновьевна переваливается с ноги на ногу — бедняжка — это должно быть очень больно.
Отобедав горячим супом, квашеной капустой и оладьями из тертого картофеля, мы так разговорились, что пили чай остывшим. Пирог был вкуснейший, начинка — бесподобная, но наша болтовня — куда более значимая, чем сытый желудок. Пищи для ума Каллиста Зиновьевна подбросила, как говорится, воз и маленькую тележку. Выведав информацию обо мне, она заключила:
— Милочка, вы еще пожалеете о своем выборе, — она не уточнила о каком, и продолжила, не обращая внимания, что я её не совсем понимаю. — Время не даёт повторных попыток; жизнь нельзя распустить как носок и связать заново; мы или берём от жизни всё, или рано или поздно нас берут на буксир сожаления и тянут в открытое море неудовлетворённости.
— О чем я должна пожалеть? — спросила я простодушно. — Я не понимаю, — ох уж эти загадки. Почему не сказать прямо? Нет, нужно закрутить, чтобы я перепрыгивала с носка в открытое море.
— Он же импотент, — прошептала она, будто нас могли услышать.
— Кто?
— Эмиров Хосе Игнасио — кто же еще! Вы приехали вдвоем — со стороны может показаться, что вы любовники. У меня больные ноги, но зрение как у ястреба! Между вами определенно что-то есть.
Я поперхнулась, и Каллиста Зиновьевна на секунду умолкла.
— Я бы не стала тратить на импотента драгоценное время. Оно утекает как вода. Как не крахмаль веревку — стоять не будет, какими бы хорошими не были руки, — и это дословная фраза восьмидесятипятилетней женщины.
— Нет! — запротестовала я. — Мы знакомы всего два дня!
— Это ничего не меняет. Всё против вас. Зная Веронику, не трудно предугадать, как она восприняла это маловероятное совпадение, а она уже знает о вашем приезде. Она ревнивая особа; замужем, с Хосе Игнасио несколько лет не виделась, но если узнает, что между вами любовь, пусть даже платоническая, то несдобровать вам как бы вы не ладили с её двойняшками. Мой вам совет: не встречайтесь с Хосе Игнасио. Тем более как мужчина он ничего собой не представляет. Ну, зачем вам такой мужчина?
«Такой» мужчина? Так вот, что имел в виду Хосе Игнасио, когда сказал: «Вероника мне больше не нужна, и я такой ей уж тем более не нужен».
— Почему я не могу с ним встречаться? Неужели Вероника сможет запретить мне дружить с ним? — наивно спросила я. | — Она может найти другого учителя для Филиппа и Кирилла. Вы ведь не первая — третья! Первые две были студентками, причем вторая страшненькой, но и это не помешало ей очаровать нашего мера — Дифирамбова Элфи Евгеньевича. Мужчина он видный, к тому же разведенный; еще февральские морозы стояли, когда Вероника и Элфи начали тайно встречаться, но об этом давно каждая собака знает. Вероника с позором выгнала ту несчастную девочку только за то, что Элфи замечал в ней задатки утонченной женщины. Страшно подумать, что ей взбредет в голову, если Хосе Игнасио и вы будете открыто расхаживать по посёлку, как сегодня днём. Она непременно захочет от вас избавиться, а вы мне с первого взгляда приглянулись, поэтому запомните главное правило: не подпускайте к себе на пушечный выстрел мужчин Вероники. Ни бывших, ни настоящих.
— Огласите весь список, пожалуйста, — я попыталась найти в себе силы шутить, но мои мысли были заняты серьезными размышлениями: что же за мегера эта Вероника и как мне с ней поладить?
— Намистин Семён Романович — муж; Хосе Игнасио, Вислюков Ян — бывшие любовники; Дифирамбов Элфи — нынешний.
— А кто такой Вислюков Ян? А то вдруг я случайно встречусь с ним на улице, а он окажется персоной под запретом, а я, не зная этого, заведу с ним разговор, а Вероника потом будет упрекать меня в посягательстве на её собственность.
Каллиста Зиновьевна рассмеялась.
— Местный пьяница! Вы его сможете отличить по заросшей бороде, мятой одежде и утреннему перегару. Когда он пьян, то на каждом углу кричит, что любит Веронику и грозиться раздавить Семёна как жалкого таракана. Я бы к нему не стала никого ревновать, но Вероника особа со странностями. Первую учительницу она выгнала именно из-за Яна, но тогда он еще не спился окончательно. Кстати, вы первая, кому она не выделила одну из своих комнат, но так для вас будет даже лучше — больше свободы, и мне заодно будет с кем поговорить. — Она заметила моё удивление и добавила, смеясь: Яна не бойтесь — по-моему, его угрозы убить Семёна — просто трёп алкоголика.
Вот так новости! Ну что же, я отдохнула, наелась, наслушалась предостережений, а, между прочим, вечер приближался, и красноватое солнце уже катилось к горизонту, предвечерними лучами касаясь черепицы поместья Намистиных.
— Каллиста Зиновьевна, — сказала я со всем уважением, — я приму к сведению всё, что услышала от вас, а сейчас мне нужно идти знакомиться со своими учениками и Вероникой Наумовной. — Я встала из-за стола и предложила перед уходом вымыть посуду, продлив еще на несколько минут наш диалог вопросами о Хосе Игнасио. Мне было интересно, что с ним случилось — ему ведь не шестьдесят лет, чтобы мужские силы покинули его, но Каллиста Зиновьевна сказала, что это длинная история, и она расскажет мне её вечером, когда я вернусь от Намистиных. | Un vu moeux que cent entendus.
Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Я протерла испачканные дорожной грязью ботинки сначала сухой салфеткой, затем влажной, и в чистой обуви направилась к поместью Намистиных.
Издали я приметила во дворе стройную блондинку в светло-голубых джинсах и расстегнутой синей куртке, из-под которой выглядывал объёмный жёлтый шарф. Она наклонилась и игралась с кавказской овчаркой: то взъерошивала шерсть на холке, то просила дать лапу, и упитанная крупная собака подчинялась, высовывала длинный розовый язык и лизала руки этой блондинке. Мне не пришлось воспользоваться звонком, имеющимся справа от ворот, как раз возле почтового ящика в форме хлебницы, но не из дерева и не из пластика, а из серебристого металла. Овчарка учуяла приближение чужих шагов и метнулась к воротам. Груда мышц на длинных ногах испугала меня не на шутку — с детства боюсь крупных породистых собак, к тому же метровый забор для овчарки разве преграда? Я остолбенела, затаив дыхание.
— Арабель, к ноге! — крикнула блондинка и рванула догонять овчарку. Схватив за ошейник, девушка утихомирила её прыть, но к моему удивлению не собиралась загонять эту устрашающую махину с тигриными клыками в вольер, а вместе с ней пошла мне навстречу и с невинным личиком распахнула передо мной кованую калитку.
Сердце у меня от испуга в пятки ушло, но, глядя в лучистые глаза девушки, на естественный румянец и губы, расплывшиеся в доброжелательной улыбке, я старалась не думать о собаке. Передо мной стояла красивая девушка, и её приятная внешность ни за что не заставила бы меня подумать о ней как о мегере, безнравственной и жестокой особе — она излучала позитивную энергию, как лампочка в безлунную ночь — желанный свет. Чистая матовая кожа, мягкие черты лица, явственный контур чувственных губ, шелковистые локоны и голубые глаза, обрамленные подкрашенными длинными ресницами.
— А вы должно быть Дарья Леонардовна? — услышала я сквозь гул собственных мыслей мелодичный чистый голос, и растеряно улыбнулась в ответ. — Мы вас ждем, — продолжила она, — проходите!
— А как же собака? — вздрогнула я, когда та коснулась влажным носом моих пальцев.
— Арабель не кусается! — Услышала я в ответ. — Она умная как человек! Если чужой входит во двор с кем-то из своих, то и Арабель воспринимает чужого как своего.
Как бы там ни было, но слово «чужой» овчарка воспринимала насторожено. Я посмотрела ей в глаза — спокойные, цвета крепкого чая, и заговорила ласково:
— Арабель, какое у тебя красивое имя! Мы с тобой подружимся? — и она завиляла хвостом, как Дружок Каллисты Зиновьевны.
— Вот видите, не такая она и страшная! Проходите, Вероника уже три часа выглядывает вас, — сказала блондинка, и я поняла, что это милое создание вовсе не хозяйка дома. — Меня зовут Эмма; я подруга Вероники, — объяснила девушка.
— Очень приятно, — пробормотала я, и мы пошли через аллею к поместью. | — Когда всё зацветет, вы не узнаете это место! — воодушевленно лепетала Эмма. — А как пахнут липы в июне! Да, что там липы! В лесу сейчас столько цветов! А если солнечная погода продержится и дальше, то через неделю там будет сказочный рай! Вы обязательно должны сходить на прогулку в сторону леса. В глубь можно не идти, если боитесь диких животных, а цветов и на полянах перед лесом хватает. Главное, не упустить время!
— Я с удовольствием прогуляюсь по здешним местам! — подхватила я. — Ваш посёлок окружен такими красотами, что грех не взять фотоаппарат и не запечатлеть эту красоту в снимках.
— Вы еще и фотограф?
— Любитель! — призналась я, не вдаваясь в подробности.
Арабель сопровождала нас до ступеней у центрального входа, потом свернула в сторону и исчезла из поля зрения.
Пять невысоких ступеней, и мы на крыльце с навесом; вытерли ноги о ковер непонятного цвета, и вошли в дом. Первая комната была просторной раздевалкой со шкафом-купе для верхней одежды и полками для обуви в виде двухъярусных лавочек. Эмма присела расшнуровывать кроссовки, и я последовала её примеру.
В зеркалах шкафа отражались идеально оштукатуренные выкрашенные в теплый розовый цвет стены, напольная ваза с золочеными розами и ветками папоротника, словно взбрызнутыми утренней росой. Эта мнимая роса блестела в лучах лампочек разбросанных по потолку как звезды по небу. На полу лежал мягкий красный ковер, чистый как новый.
Мы перешли в другую комнату, роскошную, выполненную в красно-золотых тонах. Посредине — лестница на второй этаж: широкая, с закругленными перилами, черно-золотыми коваными цветами, виноградными лозами. Красная дорожка — как же иначе?! По бокам гипсовые статуи древнегреческих богинь с амфорами и арфами у ног. На стенах осенние пейзажи в позолоченных рамках, на старинном комоде — опять ваза с искусственными цветами и семейные фотографии.
Эмма повела меня в правое крыло, в гостиную с кожаным белым диваном и креслами, словно наспех укрытыми желто-молочными накидками с великолепными выбитыми узорами тропических пальм на фоне скалистых берегов океана. В углах у окон стояли высоченные солидные фикусы; окна застилали легкие гардины; с потолка лился мягкий приглушенный свет; на стеклянном столике между диваном и креслами в вазе пестрели яблоки, бананы и мандарины; и стояла пустая бутылка и два коньячных бокала. Эмма смущенно убрала со стола посуду:
— Присаживайтесь, Вероника сейчас спуститься, — сказало она, и оставила меня наедине с молчаливой мебелью, кричащей, однако, о благосостоянии Намистиных. | Femme querelleuse est pire que le diable.
Злая баба в дому — хуже черта в лесу.
На фоне бледно-желтых стен выделялись и белые книжные полки, где помимо книг пылились различные безделушки: сувениры, шкатулки, коллекция часов, глобусы, подзорная труба, фигурки солдатиков. Словом, всё выглядело так, будто Вероника все старинные вещи затолкала в эту стенку-шкаф со стеклянными дверцами, и на полках творился безвкусный хаос. Не успела я об этом подумать, как в комнату с надменным видом вошла пухленькая брюнетка.
На этот раз передо мной предстала Вероника собственной персоной. Пышногрудая, с округлыми бедрами, округлость которых подчеркивало элегантное обтягивающее платье, отлично вписывающееся в обстановку дома, этого старинного поместья, сохранившего от старины лишь груду бесполезных вещей, захламляющих внушительную библиотеку. Я поднялась; Вероника незамедлительно преодолела расстояние от входа до дивана, и мы, стоя лицом к лицу, на мгновение застыли, сканируя каждая своего оппонента. Уверена, Вероника так же тщательно рассмотрела меня, как и я рассмотрела её — буквально до расширенных пор на крыльях носа.
Красавицей я бы Веронику назвала с очень большой натяжкой. Отталкивающими были её тонкие губы. Точнее верхняя. Вероника её подрисовывала карандашом выше естественного контура и жирно смазывала блеском, придавая мнимую пухлость. Кожа провисала, и образовывались носогубные неприятные складки. Пудра придавала лицу бархатистый вид, и глаза, как у Арабель, цвета крепкого чая, тоже казались бархатными. У нее был строгий взгляд, но когда она улыбнулась и протянула мне руку, представившись, её лицо стало добрее, симпатичнее, и даже верхняя губа не такой уж и непривлекательной. В другой руке она держала конверт, взмахнув которым, предложила обсудить наши дела:
— Надеюсь, ваше репетиторство благотворно повлияет на моих мальчуганов, у вас большой опыт в этом деле, и мне бы хотелось, чтобы Филипп и Кирилл с отличием закончили шестой класс. Времени не так то и много — полтора месяца, поэтому, как мы с вами условились в электронной переписке, до конца мая вы будете проводить уроки ежедневно, кроме воскресенья, по два часа в день. Возьмите, — она всунула мне в руки конверт, — это аванс. Думаю, деньги вам не помешают. Теперь относительно выбора одежды: забудьте о юбках, оголяющих икры, — в моём доме вы должны появляться только в длинной юбке. Если у вас в гардеробе таковой нет, то завтра же поезжайте на школьном автобусе в город и выберите себе что-либо скромное и неброское, пожалуйста.
— У меня есть длинная юбка. Не волнуйтесь, Вероника, завтра я буду в ней, — ответила я, соглашаясь на эту странную прихоть.
— Называйте меня Вероника Наумовна, и я тоже буду к вам обращаться по имени-отчеству, — прозвучало требовательно и резко, — я не терплю фамильярности.
— Конечно, Вероника Наумовна, простите, я с вами полностью согласна. | — Так вот, — продолжила она важным тоном, — надеюсь, между нами не возникнет разногласий, и ваше репетиторство продлиться пока Филипп и Кирилл не получат золотые медали. Должна вас предупредить еще об одном важном условии, — она интригующе замолчала, а я уже перебирала в голове различные варианты, связанные по наставлению Каллисты Зиновьевны с её мужчинами. — Я не потерплю посягательства на мою собственность: будь то чайная ложка или мой муж. Если я узнаю, что кто-то позарился на моё, тому будет не сладко.
— Я никогда не возьму чужого, — заверила я, а сама сжалась от неописуемого отвращения. Мне не понравился тон, слова, манера задирать нос, и я почувствовала себя такой жалкой, что никакие пейзажи здешних мест не могли утешить моего расстройства.
В эту минуту в гостиную вошла Эмма и привела с собой двух светловолосых мальчишек двенадцати лет, ничем не похожих на Веронику. Они были опрятно одеты и держались сдержанно, хотя, скорее всего, прилагали немало усилий, чтобы не шуметь и не дурачиться. Я увидела в их серых глазках озорные огоньки, когда они сели на диван и украдкой поглядывали на меня. Баловни! — охарактеризовала я их, и была права, но в первый же день они вели себя как подобает воспитанным детям, и Веронике не пришлось краснеть, успокаивая их угрожающими криками.
— Меня зовут Дарья Леонардовна, — представилась я и вскользь прощупала почву, так сказать, выяснив уровень знаний моих учеников, задав всего несколько вопросов на французском языке и предложив решить легкий пример по математике на тему распределительного свойства умножения.
Отвечал только Филипп, причем — грамотно, а вот Кирилл — смеялся, казалось, собственной несмышлености. Вероника и Эмма не спускали с нас глаз, но я не терялась и предложила мальчикам устно решить задачу с помощью уравнения. Мы бурно обсуждали решение, Кирилл скакал по дивану мячиком, Филипп выстаивал логическую цепочку, Вероника подсказывала, воображая себя великим математиком, а Эмма по её просьбе пошла заваривать чай. Странная дружба, не находите? — Вероника использовала подругу как прислугу.
Эмма вернулась с подносом. На нём — пять чашек на блюдцах, сахарница, конфетница, ложки. Мальчишки первыми накинулись на сладости, ухватили по чашке чая и наперебой хвалились, с какой начинкой кому попалась конфета.
— Сколько вам сахара? — Спросила Эмма, а не Вероника, и взяла в руку чайную ложку. Чайную ложку! С того дня я всякий раз, когда вижу чайную ложку, вспоминаю Веронику, и чтобы не вспоминать о ней пью чай без сахара.
— Я слышала, что чай полезнее пить не сладким! — вдруг выдала я, — мне без сахара!
Разговор не клеился. Если бы не дети, я бы поспешила покинуть это богатое поместье, но вдруг Вероника спросила о Хосе Игнасио, прервав молчание:
— Что Хосе Игнасио вам рассказывал обо мне, когда вы стояли у ворот?
— У ворот? — переспросила я, — ах, да! О вас ничего — он сказал, что у деда вашего мужа были золотые руки. — Ответила я честно. Меня позабавил её вопрос, но я не выдала себя, изображая недопонимание.
— Как? И больше ничего? — вскрикнула она с нескрываемым негодованием. — Вы прибыли одним поездом? Как вы познакомились? — спросила она мягче.
— В поезде, — ответила я коротко, побаиваясь её реакции. | — Так, Филипп, Кирилл, идите в свою комнату! — скомандовала она. Дети непрекословно подчинились и оставили нас втроем. — Я была бы вам очень признательна, если бы вы рассказали мне кое-какие подробности вашего путешествия. Хосе Игнасио упоминал моё имя? Ведь упоминал же! Я не верю, что он ни словом не обмолвился обо мне. — По-моему в ней говорила влюбленная женщина, и меня удивляло, как она может жить с одним, встречаться с другим и думать о третьем.
— Да, упоминал, но с большой неохотой. Я не знаю, что между вами было, это не моё дело, но воспоминания о вас всякий раз сопровождались грустью на его лице, — ответила я, сомневаясь, что поступаю правильно.
— Всякий раз! — воскликнула она. — Значит, он неоднократно говорил обо мне?!
— Я рассказала, что вы мой работодатель, таким образом, мы и затронули ваше имя.
— Вы не хотите говорить, — заключила Вероника. — Уж не влюблены ли вы в нашего молодого терапевта? — прозвучало с укором.
— Он слишком молод для меня! — уверила я.
— Любви все возрасты покорны, — сказала она, не сводя с меня глаз. — Если увидитесь с ним, передайте ему… хотя нет, не стоит. — Она замолчала, и я заторопилась попрощаться.
Эмма любезно провела меня через двор, не упоминая имени ни Вероники, ни Хосе Игнасио, — лишь спросила: «Как вам Филипп и Кирилл? Правда, милые сорванцы?!», на что я ответила, что могу подобрать ключики к любому ребёнку, и эти сорванцы будут с удовольствием учиться, соперничая друг с другом.
Арабель вальяжно обходила свои владения, а из-за дома доносился грозный лай другой овчарки. Её выпускали только ночью, и у неё не было разделения на своих и чужих — она признавала лишь Намистина Семёна Романовича. Так сказала Эмма и, пожав мне руку на прощанье, добавила:
— Семён целыми днями или в лесу косулей кормит, или в боулинге шары катает, но думаю, завтра вы увидите и нашего знаменитого главу семейства! | Aimer n'est pas sens amer.
Полюбив, нагорюешься.
С сумбурными мыслями я пошла по дороге; хотела зайти в магазин, купить продуктов; подумала, что Каллиста Зиновьевна наверняка выделит мне полочку в холодильнике, но мысли о Намистиных не хотели покидать мой уставший мозг. Что имела в виду Эмма, говоря «знаменитый глава семейства», чем он знаменит? Боулинг в этой глуши — ну не диво ли?! И эта Вероника с расспросами о Хосе Игнасио — «Санта Барбара» какая-то!
В магазине, облокотившись на прилавок, продавщица со скучным видом разгадывала кроссворд, но как только скрипнула дверь, её удлиненное лицо вытянулось ещё больше. Она округлила черные маленькие глазки, и они ни с того ни сего забегали со скоростью неугомонного хомяка в колесе.
— Никак новенькая репетиторша пожаловала, — хмыкнула она, натянув дежурную улыбку и отложив в сторону журнал. — Так-так!
Я поздоровалась, представилась; признаюсь, чувствовала себя пнем, на котором цветы растут, — ох, уж эти изучающие взгляды.
— Для тебя я Софи — мы с тобой вроде бы ровесницы, а первые две репетиторши звали меня София Томасовна — они мне в дочки годились. — Сказала она, не прекращая пристально рассматривать, казалось, каждую запудренную черную точку на моём носу.
Я купила целый пакет разнообразных продуктов, София только успевала щелкать на калькуляторе; потом сбилась, попросила меня всё выложить на прилавок и заново пересчитывала, а мне не оставалось ничего делать, как молчать и наблюдать за этой загадочной женщиной. Было в ней что-то неуловимое, какая-то вдовья аура, а вместе с тем непропорциональные черты лица и зализанные назад, окрашенные в черный, волосы. Вместо того чтобы скрывать недостатки, София их выставляла напоказ: лицо в форме груши; открытый высокий лоб; густые, лезвием частично обритые, брови; толстые красные губы. Ей бы чёлку и нейтральную помаду, — подумала я, — неужели она не смотрит на себя в зеркало?
— Ты здесь не продержишься и двух месяцев, — вдруг сказала София, устремив на меня жгучий взгляд.
— Почему ты так думаешь? — спросила я заинтригованно. Неужели Вероника и впрямь ищадие ада?
— Я это поняла сразу, как только мне рассказали, что видели «новенькую учительницу» с Хосе Игнасио. Вы уже заварили кашу одним своим приездом; из-за вас посёлок окончательно лишится спокойствия, потому что Вероника не устоит перед соблазном помыкать вами как марионетками. Ей доставляют удовольствие чужие страдания. Она будет смеяться, а ты хлебнешь горя, как те две несчастные до тебя; как я; я тоже жертва этой жирной стервы, и я никогда не прощу ей своих бед. | Я видимо застыла как истукан, переваривая информацию, — София поняла, что шокировала меня, но продолжила изливать душу:
— Она разбила мою семью, увела мужа, разорила, выставила на посмешище! Из-за неё мне приходилось голодать, отправлять детей в школу, не накормив завтраком, давая лишь кусок черствого хлеба с вареньем на двоих, а она каталась с Яном по городу, кувыркалась в гостиничных номерах, попивая шампанское. Он тратил на неё семейные деньги, не думая о детях. Когда шахту закрыли, начал выносить из дому вещи: по дешевке распродал моё золото, забрал телевизор и даже чугунную сковородку — единственное, что у меня оставалось от бабушки, царство ей небесное. Слава Богу, ей не довелось увидеть, в кого превратился мой муж. Ян опустился ниже плинтуса: у него то белая горячка после перепоя, то маразм от недопоя. Она высосала из него все соки как ненасытная вампирша, вытерла ноги и бросила подыхать под забором. Вот кто такая Вероника Намистина! И горе любому кто встанет у неё на пути — она обливает грязью, но при этом всегда остается чистой, белой и пушистой, как гусь.
Каллиста Зиновьевна упоминала Вислюкова Яна, и мне стало не по себе.
— Софи, мне очень жаль, — неуверенно начала я, — но почему ты связываешь мой приезд и приезд Хосе Игнасио с началом чего-то зловещего? Я с ним никак не связана! С Вероникой у нас будут исключительно деловые отношения — не думаю, что она сможет мне навредить. Если только морально…
Не успела я договорить, как София подхватила:
— Конечно, морально! Убить то она тебя не посмеет, даже если у тебя с Хосе Игнасио что-то и будет, — рассмеялась она, — хотя ходят слухи, что Хосе Игнасио безнадежный импотент, но мало ли: что если столичные доктора починили его мужское достоинство, и он снова стал маленьким гигантом большого секса. А если серьёзно, то Вероника как голодная крольчиха не побрезгует и вялой морковкой — Хосе Игнасио станет её идеей-фикс, вот увидишь, а ты, как третья репетиторша, — козлом отпущения.
Воцарилась тишина.
— Сколько с меня? — спросила я, желая как можно скорее выйти на свежий воздух.
София назвала сумму и тяжело вздохнула:
— Попомни мои слова, Даша. Не спроста ведь учителя из ближних городов не согласились давать частные уроки Намистиным. Вероника проест тебе мозг своей ревностью, если ты слишком близко подпустишь её к себе. Она обвинит тебя во всех смертных грехах и со скандалом прогонит, не заплатив и копейки. Будь с ней предельно осторожна. | Я поблагодарила Софию за предупреждение и, не заостряя внимания на её скептических прогнозах, попрощалась.
Уже темнело. Кое-где зажглись фонари. На улице ни души, и только из маленьких окон сочился мутно-оранжевый свет, напоминая, что за стенами этих домов все-таки есть люди. Поместье Намистиных светилось всеми окнами, у Хосе Игнасио было темно, но с трубы шел дым. Его серый поток растворялся в воздухе, и за ним проглядывалась черная и тяжелая, как уголь, туча, медленно проплывающая над такой же черной крышей.
Дружок встретил меня, виляя хвостом. Я бросила ему куриную лапку, и он так обрадовался, что чуть ли не сказал мне «спасибо», издавая протяжные звуки. Каллиста Зиновьевна забыла дать мне ключ от левого хода, и я вошла так же, как и днём — с её стороны. С порога я громко сообщила о своём возвращении, дабы не напугать старушку; сменила ботинки на плотные носки, подсвечивая мобильным телефоном как фонариком, и вскоре оказалась в жаркой натопленной комнате, наполненной запахом жареных блинов и сметаны. Каллиста Зиновьевна гремела посудой на кухне. На миг я подумала, что вернулась в родительский дом — как же мне не хватало этого грохота сковородок о металлическую раковину, скрежета печных колес и вида кочерги с раскаленным кончиком после прочистки объятых пламенем колесников.
— Блинчики горяченькие будете? — заботливо предложила Каллиста Зиновьевна. — Ну-ка садитесь!
Прежде чем сесть за стол, мы разложили продукты по полочкам, и потом не вставали из-за стола до поздней ночи, раскладывая по полочкам интересные факты из жизни многих односельчан. | Когда la femme снимает крылья света 8
Il ne faut pas jouer avec le feu.
Не следует играть с огнём.
Первым был Хосе Игнасио, как вы понимаете, — Каллиста Зиновьевна обещала и рассказала всё, что ей было известно о трагедии, случившейся семь лет назад. Пожалуй, я не буду вас утомлять лишними подробностями, и полтора часа переливать из пустого в порожнее, подпитывая рассказ излишними жалостливыми эпитетами, которыми Каллиста Зиновьевна чрезмерно злоупотребляла, и расскажу лишь самое важное:
— Однажды Вероника пригласила Хосе Игнасио на празднование своего дня рождения. Среди гостей были: местная поэтесса — Оливер Лилия Владимировна; Яблочная Фаина Александровна — участковый лейтенант полиции; Зельева Эмма Руслановна — подруга Вероники, работает секретарём в поселковом совете; Дифирамбов Элфи Евгеньевич — депутат, глава поселкового совета, нынешний любовник Вероники; Бонитетов Джеймс Игнатович — бизнесмен, владелец магазина. Раньше этих людей связывали общие интересы, и они собирались у Намистиных довольно часто. Жена Элфи и муж Фаины Веронику недолюбливали, поэтому у Намистиных не появлялись вовсе; в будущем разногласия привели эти пары к расторжению браков. Остальные были и остаются свободными, поэтому им никто не запрещал дружить с Намистиными. О том шумном празднике долго сплетничали все, кому не лень, потому что каждый в тот злосчастный вечер содрогнулся от залпов оружия. Сначала был салют, ликование захмелевшей молодежи, а помимо приглашенных гостей, Вероники и Семёна, в поместье были и другие Намистины — тоже молодые любители повеселиться. Потом, когда гости окончательно захмелели, началось что-то непонятное. Опять же, Каллиста Зиновьевна не может утверждать, что именно так и было, ведь информацию в единый клубок сплела из разных ниток: что-то видела и слышала лично, что-то из рассказов очевидцев, а что-то лишь чьи-то догадки. Суть всей истории в том, что гости попарно разбрелись по поместью как козы по весенним рощам. Семён с Фаиной играли в шахматы, Джеймс и Лилия читали стихи, Элфи с Эммой во все горло пели «И снова седая ночь», брат Семёна помогал жене с грязной посудой, а Вероника с Хосе Игнасио любовались звездами в телескоп до тех пор, пока Вероника не обвила его шею руками. Потом они закрылись в одной из ванных комнат поместья, и о подозрительных звуках Семёну незамедлительно доложил брат, намекая на оленьи рога и прямо называя Веронику шлюхой. Семён взбесился и пошел на проверку, но ни в одной ванной комнате не нашел жену с молодым любовником — в поместье вообще трудно было кого-то найти, кроме Элфи и Эммы, выдающих себя ужасным пением. Пьяным же всегда кажется, что их голоса звучат ничуть не хуже эстрадных исполнителей. | | Семён, одоленный подозрениями, снял со стены в своей комнате отдыха охотничье ружье, зарядил двумя патронами и, пригрозив убить Хосе Игнасио, начал активные поиски, переворачивая в поместье всё вверх дном. Застать жену в объятиях любовника Семёну не удалось — Вероника, почувствовав опасность, вышла из комнаты для гостей, оставив Хосе Игнасио под кроватью. Семён заметил покраснения кожи вокруг губ Вероники, и началась сцена выяснения отношений. На крики сбежались все, кроме Хосе Игнасио. Как не пытались гости утихомирить Семёна, он не поддавался уговорам и не выпускал оружие из рук. Семён влетел в спальню для гостей и как только его ноги остановились рядом с кроватью, Хосе Игнасио выскользнул из укрытия и попытался скрыться, опасаясь за свою жизнь. Семён грозился вышибить ему мозги. Фаина и Джеймс сдерживали его как могли, Элфи и брат пытались выхватить ружье, но в результате Семён с дюжей силой Геракла раскидал всех и погнался за Хосе Игнасио. Хосе Игнасио тогда было всего семнадцать, и он как трусливый заяц, поджал хвост, унося ноги от рычащего хриплым голосом рогатого льва. Он ни на миг не остановился в коридоре, не пытался найти свои туфли и босиком выбежал во двор. Бледнее луны лицо взмокло от холодного пота; мальчишка звал на помощь; в его криках было столько отчаяния, что у соседских старушек сердце кровью облилось. Он кричал, понимая, что его жизнь висит на волоске. Семён выбежал следом, он ругался хуже портового грузчика, угрожал, оскорблял, наставляя ружьё. Тоже босой он бежал по брусчатой аллее, дыша в затылок Хосе Игнасио коньячным перегаром. На середине аллеи Хосе Игнасио наколол ногу об острый осколок брусчатки и споткнулся. Он замешкался, оглянулся и, понимая, что скрыться не удастся, выставил руки вперед, словно это могло бы остановить выстрелы. Семён, не раздумывая, нажал на курок, и первая пуля черканула Хосе Игнасио вдоль колена. Куда целился Семён, может сказать только он, а вторая пуля сказала лишь одно: Хосе Игнасио сполна поплатился за минуты удовольствия с замужней женщиной и впредь вряд ли сможет повторить подобное, потому что пуля пробила его детородный орган. Он кричал в муках, съежившись в луже крови, а Вероника смотрела на него стеклянными глазами, не проявляя никаких эмоций. Хосе Игнасио лечил старый поселковый доктор, он и вынес вердикт, что лечение бесполезно. Семёна длительное время таскали по судам родители Хосе Игнасио, но адвокаты, мотивируя состоянием аффекта, добились смягчения приговора, и Семёну дали три года условного наказания. Семён рассорился с братом и выплатил ему энную сумму за отказ от права на наследство. Таким образом, Семён стал единственным законным владельцем поместья своего прадеда. Вероника гордилась этим поместьем, и какое-то время вела себя скромницей-затворницей, но со временем они заключили договор свободных отношений, что-то вроде контракта, в одном из пунктов которого упоминается, что ни Вероника, ни Семён не имеют права обвинять друг друга в измене, ибо они позволяют друг другу полную свободу действий. В случае если кто-то потребует развод, то Семён обязуется обеспечить Веронике и детям безбедное существование, независимо от того, есть ли у Вероники любовник или нет, но это не означало, что Вероника не ревновала и не устраивала сцен, как и Семён. Измены и ссоры, казалось, этой парочке шли только на пользу. | Когда la femme снимает крылья света 9
Il vaut mieux ;tre seul que mal accompagn;.
Лучше одиночество, чем плохое общество.
Каллиста Зиновьевна поведала мне и другие не менее интересные истории, но все они были самыми, что ни на есть, настоящими сплетнями. Придёт, конечно, время вспомнить и о них, но пока я продолжу свой рассказ.
На следующее утро я чувствовала себя слабой и утомлённой, словно проснулась, не успев уснуть. Кто-то скажет, что на новом месте всегда так, но со мной такое было впервые. Возбуждение и вялость как два потока слились в один ужасный вихрь; меня колотило изнутри; нехорошие предчувствия лезли в голову; я боялась Вероники. Именно боялась. Страх овладевал моими мыслями, и когда через стенку донесся слабый шорох, я вздрогнула так, как будто это ручища Вероники тянулись ко мне, чтобы удушить прямо в постели. Но пока я одевалась, я убедила себя, что нет причин для беспокойства, что видимо с возрастом я стала впечатлительнее, что дело лишь в чужой кровати и в том, что мы накануне допоздна болтали, вместо того чтобы лечь спать. Но всё-таки с моей психикой что-то творилось, будто кто-то порчу навёл или сглазил.
В доме было прохладно, хотя вчера Каллиста Зиновьевна протопила две печи. Настала моя очередь, и в последующие дни я взяла эту обязанность на себя, также я проявила инициативу и предложила вывести скопившуюся золу — жужалку, так местные её называли — на мусорную свалку. Каллиста Зиновьевна еле ходила, поэтому во дворе выросла чуть ли не египетская пирамида. В сарае я отыскала тачку, лопату, и, не боясь испачкаться, нагрузила тачку доверху золой и, захватив фотоаппарат, отправилась вверх по улице в сторону леса.
Утро было чудесное! Пели птицы, а чем ближе я приближалась к лесу, тем звонче были их голоса. Тачка ничуть не обременяла меня, и я наслаждалась ароматным дыханием весны, щебетанием птиц и предвкушением первой фотосессии. Избавившись от золы, я оставила тачку недалеко от свалки и пошла по тропинке. Вокруг никого. Далеко заходить я не собиралась, поэтому не переживала, что тачке приделают ноги.
К моему изумлению вся широкая поляна до первых редких деревьев была устлана желтыми солнечными цветочками. На нежных лепестках светились капли росы; я фотографировала эту красоту со всех ракурсов, приближая и отдаляя объектив, экспериментируя с режимами; лес манил меня, и я шла как зачарованная, останавливаясь перед муравейником, причудливыми цветами, молодым орешником с сочно-зелеными листиками. Я делала макро и микроснимки, панорамы, не захватывая в кадр постройки, — только живая природа. Под дубами тонкой лентой вился ручей с кристально чистой водой; под бурлящим потоком неподвижно лежали горчичные камешки, гладкие как морская галька; я перебралась по ним на другую сторону. В овражке буйно цвели примулы — синие, нежные, их было целое море! Я фотографировала их по отдельности, кучками, на фоне ручья. Уходить не хотелось! Тачка всё еще стояла, а мои глаза разбегались. Сделав несколько шагов в сторону густой чащи, я увидела крохотные фиалки. Пробежал фазан, торопясь укрыться. Я замерла как заяц, и он тоже. На снимке он получился великолепно! Жаль, что не захотел позировать и затерялся в глубине леса.
Я настолько увлеклась фотографированием, что не обратила внимания на приближающуюся темную фигуру. Незнакомец заговорил со мной спокойнейшим голосом, а я опять вздрогнула с перепуга.
— Не помешаю вам? — спросил он, остановившись в паре шагов. — Мы с вами еще не знакомы. Вы ведь Дарья? Забыл отчество.
— Дарья Леонардовна, — ответила я и выключила фотоаппарат. |
<<|<|9|10|11|12|13|14|15|16|17|18|19|>|>>К списку тем
|
