Форумы-->Творчество-->
<<|<|10|11|12|13|14|15|16|17|18|19|20
| Автор | Женские стихи и проза |
|---|
— Её душили — это факт неоспоримый. Руками иль шнуром — вопрос иной. Ожоги и бинты перчатками ль не послужили, когда под синим змеем обезумел Вислюков?
Я несколько смешалась:
— При чем здесь Вислюков? Хосе Игнасио сказал, что Каллиста Зиновьевна ушла, а Ян Вислюков пришел. Вероятнее всего, Каллисту Зиновьевну задушили во время оказания помощи Вислюкову. Что бы она делала за поликлиникой, пока Вислюкову раны обрабатывали? Да, и как он больными руками смог бы удушить? Нет, что-то не так. Мне кажется, что Вислюков кричал в кабинете у Хосе Игнасио, когда кто-то набросился на Каллисту Зиновьевну за поликлиникой, — отстаивала я свою точку зрения.
— У Семёна и Фаины — короля и королевы, алиби, как не крути, — хоть конь белый прямым текстом не в их пользу говорит.
— Убийца намерено подложил фигурку, чтобы запутать следствие. Если бы шахматист совершал убийство, то не выдавал бы себя подобными штучками.
— Что гадать нам на гуще кофейной, разбудил кто дремавшее зло? Пусть гадает Фаина — наш гений, шахматист и любитель кино! — произнесла она, улыбаясь.
Её глаза загорелись, в них блеснул огонек. Лилия отбросила повадки скромницы, и лицо уже не казалось столь невинным. Общее его выражение наталкивало на мысли о сумасшедшей поэтессе. Она допила коньяк, чуть поморщила носик и, не закусывая, сказала, что коньяк настолько хорош, что хочется облизать губы, а не занюхать рукавом, как после дешевой бормотухи местных виноделов. Тем временем закипел электрический чайник; я сделала нам кофе с коньяком, и разговор плавно перетек в другое русло — Лилия читала наизусть свою поэму о несчастной любви глобуса к шариковой ручке. Стихи были специфические — длинные монологи глобуса, написанные в стиле рондо с систематическим повторением первых двух слов: «Прости, прощай».
У меня мурашки побежали от её стихов, я и про кофе забыла, а в Лилию будто дух вселился — её бледная кожа покрылась каплями липкого пота; к ней приклеились потемневшие пряди; лицо перекосилось, а губы заметно распухали и приобретали фиолетовый оттенок; глаза расширились, и в черных значках застыла растерянность. Я вскочила с места, ничего не понимая.
Лилия пошевелила изуродованными губами:
— Мне диктует душа слов порядок незвучный. В моём мире мигрени рождают рассвет, буквой «Г» ходит солнце по шахматным тучам… Я лечу белой птицей. Кто выключил свет? — она упала с табуретки на пол, обе руки прижимая к вискам.
Возможно, аллергия на грибы, — подумала я. Коснулась её лица — она горела. Распухшие губы ничего хорошего не предвещали, и я пулей побежала за помощью к Хосе Игнасио. Он как доктор больше меня знает, что делать в подобных случаях. | Я оторвала Хосе Игнасио от чтения. Постучала в окно, и он обеспокоенный сорвался с места, так же быстро, как и я, когда поняла, что есть серьезная угроза здоровью и жизни Лилии. Мы побежали к ней, не теряя ни единой минуты, — Хосе Игнасио был в полосатом махровом халате, носках и комнатных тапочках. Его волосатые икры тогда ничуть не трогали меня, но позже я вспоминала его ноги с улыбкой. По пути я перечислила всё, что лежало на столе и чем, по моему мнению, могла отравиться Лилия. Хосе Игнасио больше заинтересовал коньяк, чем грибы. Он предположил, что в бутылке был яд.
— Коньяк? — встрепенулась я. — Я тоже отпила несколько глотков, но не чистого коньяка, а только кофе с коньяком, и со мной всё в полном порядке. Слава Богу! — я сплюнула через плечо три раза.
— Лилия пила и коньяк, и кофе с коньяком? Возможно, дело в дозе, а возможно, и в особенностях организма.
Надо ли описывать, что творилось со мной — возможно, меня пытались убить. Мне предназначалась эта бутылка коньяка, а пострадала и без того несчастная поэтесса. Я в двух словах рассказала о пакете с сердечками, записке и коньяке с конфетами. Хосе Игнасио предположил, что Семён так решил наказать меня за отказ, но я отказывалась в это верить.
— Сильное токсическое отравление, — сказал Хосе Игнасио, как только увидел отекшие губы Лилии. — Сомнений нет, в бутылке яд.
— Это не грибы? — спросила я с надеждой на случайное стечение обстоятельств.
— Нет, это грибы, и я тут, похоже, бессилен.
Хосе Игнасио попросил воспользоваться моим телефоном. Он вызвал скорую помощь, а до приезда городских мы перенесли Лилию в ванную комнату и пытались привести её в чувства — она, не открывая глаз, послушно пила воду и сплевывала редкую пенную слизь. Рвотный рефлекс срабатывал; она кашляла и плевалась; как мне хотелось тогда вывернуть её желудок наизнанку, чтобы она не мучилась, чтобы в желудке не осталось ничего, что вызвало такую реакцию.
— Это сильнейший яд, — всё удивлялся Хосе Игнасио, глядя то на меня, то на муки Лилии. — Понятия не имею, что именно, но если в малом количестве, он вызывает отек тканей и жар, то не представляю, что бы было, если бы вы выпили по бокалу этой ужасной гадости в красивой бутылке.
— Это подсудное дело, — закричала я. — У меня есть записка Семёна, откупоренная бутылка… Мы проведем экспертизу. Надо и конфеты отдать на анализ! Слава Богу, мы так и не открыли коробку. Если это Семён, я всё сделаю, чтобы он получил по заслугам. | Бедняжка Лилия содрогалась, склоняясь над ванной. Мы вдвоём удерживали её легкое тело, стараясь облегчить болезненные мучения. Наконец её вырвало темной мутной массой, и она обессиленная сползла вниз. Хосе Игнасио заставил её выпить еще чашку воды, и на обескровленной белой коже появился слабый румянец. Я обняла Лилию, словно согревая от холода. Она всё еще была горячей, но дрожала как мокрый котенок на ветру. Прическа распалась, и я гладила её длинные красивые волосы, разбросанные по спине.
— Она поправится, верно? — спросила я.
— Думаю, да, но придется очистить кровь от вредных токсинов. Ей повезло, что она не пьет коньяк бокалами, как Вероника, к примеру, иначе мы бы её не спасли, а городские доктора, ты видишь, не спешат на вызов.
— То есть если бы эта бутылка предназначалась, скажем, для праздничного застолья, то все, кто выпил бы по бокалу, умерли бы? — я вдруг подумала, что Семён не собирался меня травить: я же коньяк пью только с кофе, да и то не увлекаюсь. — Что если этой бутылкой хотели отравить Намистиных? У них сегодня гости — уверена, они запаслись коньяком… Что если…
— Пусть Семён и потрудится ответить нам, откуда у него эта бутылка коньяка. Ты и Лилия должны написать заявления в полицию. Отравление — это не шуточное дело. Пусть выясняют, какое отношение к яду в бутылке имеет Семён.
Мы услышали, как за двором остановилась машина. Приехала «скорая». Хосе Игнасио высказал доктору свои предположения об отравленном коньяке и конфетах, и мой злополучный подарок отправился вместе с Лилией в городскую больницу. Мне ехать не потребовалось, а результаты анализов я узнала на следующее утро — в коньяке действительно был смертельный яд. | La nuit porte conseil.
Утро вечера мудренее.
Не знаю, в котором часу я уснула, но мои мысли словно шли по кругу: то перед глазами возникала сцена как кто-то в черных перчатках душит Каллисту Зиновьевну толстой веревкой, потом срывает с неё крест и зажимает в её ладони шахматного коня; то сцена, как Семён переходит дорогу, входит во двор и оставляет на пороге пакет с презентом. Также мой ум рисовал и другие смутные картины: например, как те же руки в черных перчатках протыкают коньячную пробку медицинской иглой и с помощью шприца вводят яд в бутылку. Меня мучил этот вопрос не меньше, чем другие странные обстоятельства. Как же иначе, если с убитой я жила под одной крышей, и бутылка с ядом оказалась подарком для меня? Одно воспоминание об этой ночи и теперь заставляет моё сердце пульсировать в ускоренном ритме. Каллиста Зиновьевна, Лилия, Семён, Вероника, Фаина, Хосе Игнасио, Миа и даже Ян Вислюков, которого тогда я могла себе лишь представить жалким пьяницей с обожженными руками в белых повязках, словно в рукавичках, — все эти лица мелькали перед моими зажмуренными глазами и не хотели уходить, как я ни пыталась их прогнать. В сознании всё перемешалось как две колоды разных карт. Голос несчастной поэтессы, излагающей мысли образами и метафорами, твердил мне: «Из мести оставляют знаки и тешат свое «я» возмездием над злом»; голос Каллисты Зиновьевны повторял дюжину раз: «Смерть стоит у порога, и я впущу ее, а не доктора». От их голосов я не могла заставить свой мозг отключиться. Глаза начинали слипаться, а каждая извилина мозга, будто пружина, готова была разжаться и острым краем вонзиться в череп, чтобы он разбился как глиняный горшок. Без двух таблеток от головной боли я не смогла обойтись и, запив их из чашки, где еще недавно был отравленный коньяк, я все-таки в скором времени уснула.
Не знаю, кого вы сейчас подозреваете в убийстве Каллисты Зиновьевны, как не знаю и того, кто, по-вашему, затеял историю с отравлением, но я утром подумала вот что: без шприца дело не обошлось, а кто имеет прямое отношение к шприцам, и где собственно произошло убийство? Волнение подкосило мне ноги, как только я встала с постели и подумала о Хосе Игнасио. Я вспомнила, как называлась книга, которую он читал, когда я привела Каллисту Зиновьевну на прием, — «Энциклопедия болезней желудочно-кишечного тракта». Что если это Хосе Игнасио ввёл яд в заранее подготовленную бутылку коньяка? Кому он мог бы пожелать зла? Семёну? Веронике? Им обоим? Что если Хосе Игнасио покидал рабочее место и таким же способом как Семён презентовал отравленный коньяк Веронике? — подумала я. Таким образом, я мысленно опять сняла обвинения с Семёна в попытке отравить меня — не знаю, почему, но мне хотелось верить, что Семён хоть и омерзителен внешне, но не полное аморальное чудовище внутри. Он мог взять первую попавшуюся бутылку коньяка из домашнего мини-бара, и именно она могла оказаться той бутылкой, которая точно могла бы убить и Семёна, и Веронику, и всех их гостей. Неужели Хосе Игнасио мог пойти на такой бессердечный поступок и оставить двоих мальчишек сиротами? Я пожалела, что мне в голову пришла мысль обвинять Хосе Игнасио, но я решила, что проведу личное расследование и первым делом поговорю с Софией — она ведь должна знать, кто покупал у нее «любимый коньяк Намистиных».
Если у меня были хоть какие-то предположения относительно яда в бутылке, то по поводу смерти Каллисты Зиновьевны я терялась в догадках. Хосе Игнасио, Миа и Ян Вислюков находились втроём в терапевтическом кабинете, Каллиста Зиновьевна вышла, а потом кто-то её задушил за углом — информации немного. Вся надежда на специалистов, — подумала я, — мало ли вдруг под ногтями найдут частички чьей-то кожи, если, конечно, Каллиста Зиновьевна успела вцепиться в убийцу, а не умерла, не сопротивляясь. Я не Шерлок Холмс, но в маленьком посёлке не составит труда обойти каждый двор и вычистить того, у кого на лице или на руках есть свежие царапины или другие повреждения, например, раны и синяки, которые можно получить | которые можно получить, когда рука скользит по прочному натянутому шнуру. Вы никогда не пробовали разорвать нейлоновую нить, когда под рукой не было ножниц? Я, будучи несмышленой девочкой, однажды сильно порезалась таким способом — порезалась ниткой, и такое бывает. Поэтому я подумала, что полицейским удастся найти убийцу, — меня же больше волновал коньяк и, само собой, предстоящие хлопоты, связанные с похоронами.
Настроение было плачевное. Чтобы взбодриться, я приготовила кофе, прошлась с горячей чашкой по пустому дому — «Утро в сосновом лесу» навело еще большей тоски, и я пошла в свою комнату подыскивать подходящую блузку, соответствующую траурному настроению. В моём гардеробе имелась и такая — черно-синяя с мелким кружевом на широком воротнике. Я собрала волосы в улитку, оделась как монахиня, и пошла в магазин, но, как вы понимаете, не за свежим хлебушком, а с расспросами.
София встретила меня с минорной гримасой на вытянутом бледном лице. Она протирала витрину влажной тряпкой сомнительной чистоты — я обратила внимание на её розовые замерзшие пальцы. Никаких царапин. Её черный глазки выражали обеспокоенность, но взгляд оставался потупленным. Мы обменялись пожеланиями доброго утра, и я задала ей вопрос:
— Софи, ты знаешь, что вчера скорая увезла Лилию Оливер с сильнейшим отравлением?
София неуклюже протиснулась между двумя витринами и встала на своё место у кассы, оставив недомытой часть стекла.
— Да, Джеймс говорил вчера с Хосе Игнасио, и я догадываюсь, о чем ты хочешь спросить — о том, кому я продавала коньяк, не так ли?
— Да, именно с этим вопросом я и пришла, — подтвердила я. — Кто кроме Намистиных покупает самый дорогой коньяк, — я указала взглядом на полку с алкогольной продукцией.
— За последнюю неделю я продала всего четыре бутылки коньяка — местные предпочитают самогон, настоянный на орехах и пряностях. Вчера Эмма купили две бутылки, на днях — Элфи и Фаина. Точно такую бутылку я передала позавчера Миа от Джеймса в качестве благодарности за услугу — она поздно вечером бегала со мной в поликлинику: Джеймсу срочно нужен был крем от синяков. Они с Семёном сцепились из-за меня. Джеймс поступил как настоящий джентльмен, еще и подковырнул Семёна, чуть ли не назвав его рогачом!
— Значит, Эмма, Элфи, Фаина, Миа … У Джеймса дома тоже есть коньяк?
— А как же — сапожник и без сапог останется? У Джеймса дома два ящика этого добра! | Как видите, список подозреваемых увеличился. Я могла бы исключить, пожалуй, Эмму — тогда она еще не вызывала у меня никаких подозрений, а в остальном — я сомневалась. Элфи и Джеймс точили зуб на Семёна, но стали бы они подвергать смертельной опасности и Веронику, ведь она тоже пьет коньяк и не только с кофе. Подозревать Фаину — блюстителя порядка, признаюсь, мне было стыдно, но мой развращенный ум говорил, что женщины самые хитрые и безжалостные существа на планете, и чисто теоретически Фаина могла претендовать на место Вероники. А какими способами она могла бы избавиться от подруги — это уже другой вопрос. А медсестра Миа не могла ли покушаться на жизнь Намистиных? Ох, от всех этих вопросов я расстроилась еще больше и, поблагодарив Софию за информацию, пошла в поликлинику — мне хотелось поговорить с Миа и с Хосе Игнасио.
______________________________________
Когда la femme снимает крылья света 18
______________________________________
Bouche de miel, coeur de fiel.
На языке мёд, а на сердце лёд.
Крики я услышала, не успев войти — кричала Миа:
— Повторяю, я знать ничего не знаю, что творилось за стенами поликлиники! Я ничего не видела, не слышала, и не нужно мне задавать провокационные вопросы! Я никого не душила, не травила, и оставьте меня в покое, Фаина Александровна, тем более вас отстранили от расследования этого дела!
Значит, Фаина с самого утра взялась за работу, но её отстранили по каким-то причинам. Уж не из-за фигурки коня?
— Еще бы не отстранить, если тем конем я сотни раз сбивала не только пешки Семёна, но и ставила шах его королю! Это просто возмутительно, что какая-то жалкая сволочь пытается запятнать мою репутацию! — Фаина не стеснялась в выражениях и кричала как потерпевшая. — Я этого так не оставлю. Я выведу убийцу на чистую воду, чего бы мне это не стоило. Того коня Семён потерял еще по зиме, его мог подобрать любой, вы слышите, любой, и подложить старушке, чтобы пустить следствие по ложному следу.
— Я то же самое могу сказать по поводу сорванного креста, — снова огрызнулась Миа, — крест вовсе не указывает, что мне спустя пять лет взбрело в голову поквитаться со старухой. О моей неприязни к ней знают многие, но я бы не стала убивать её из-за давно забытого скандала. Я простила ей вмешательство, хотя из-за неё мне сильно досталось и от бабушки, и от родителей, но это давно в прошлом. Можете еще раз посмотреть на мои руки. Ну, довольны? | — То, что на твоих руках нет характерных следов, еще не значит, что это не ты накинулась на старушку в коридоре, не усыпила её, ловким движением воздействуя на сонную артерию, и не выволокла под крики Яна Вислюкова через заднюю дверь на улицу, а там ты могла её придушить даже своим шарфом. С помощью шарфа и крест сорвать можно! — говорила Фаина. — А фигурка… Так ты же встречалась с Семёном — может, того белого коня ты и хранила все эти месяцы, пока он не потребовался для воплощения в жизнь мстительных идей!
— Это какое-то безумие! — снова раздался звонкий голос Миа. — Что за голословные обвинения?! Говорю же, я оказывала помощь Вислюкову; я отлучалась всего на пару минут — принесла необходимые мази, бинты, успокоительное и его медицинскую карточку. Я не сумасшедшая, чтобы средь белого дня набрасываться на людей, и я не Геракл, чтобы таскать по коридорам тяжести. Ваша версия — бред сивой кобылы, Фаина Александровна! Лучше бы настоящего убийцу поискали!
— Можешь не сомневаться, найдётся убийца! За это дело взялся капитан Каратов, и он со своими помощниками выяснит, у кого тут рыльце в пуху, а у кого руки по локоть в крови! Он возбудил и дело об отравлении Лилии Оливер. Жаль, что мне остается только следить за ходом следствия со стороны — я ухожу. Всего доброго, — попрощалась Фаина.
Вероятно, я пропустила интересную часть разговора, но и услышанное подействовало на меня чуть ли не сногсшибательно — я застыла на пороге, так и не открыв перед собой дверь. Фаина вылетела раскрасневшаяся, взволнованная, и мы столкнулись лбами.
— О! И вы пожаловали! Мне как раз хотелось с вами поговорить, — сказала она значительно мягче и уважительнее, чем говорила с Миа. — Что за история с бутылкой коньяка? Я ни в чем вас не обвиняю, Даша, но с вашим приездом весь посёлок будто с ума сошел, а теперь еще это убийство и неудавшаяся попытка отравления. Лилия чудом осталась жива. Мне как сказали, какой яд был в бутылке, я просто ужаснулась, — Фаина медленно произнесла последнее слово по слогам.
— Эта бутылка коньяка была в пакете, — начала отвечать я. — Пакет и записка от Семёна у меня, и я могу предоставить их по первому требованию. Этот отравленный презент мне принес Семён, как я полагаю, но с ним после вчерашних событий я еще не виделась — поэтому не представляю, что он скажет по этому поводу, особенно если брать во внимание, как вы говорите, ужаснейший яд в бутылке.
— Яд был и в конфетах, — тяжело выдохнув, сказала Фаина. Она активно жестикулировала, давая возможность рассмотреть ухоженные ручки — чисты и прекрасны. — Кто-то искусно нашпиговал их, не повредив упаковку. Не думаю, что Семён способен на такое. Да, он стрелял в Хосе Игнасио, но это было необдуманно, сгоряча, на пьяную голову. Семён не убийца. А вот Хосе Игнасио мог и отомстить — говорят, у него по мужской части ничего не получается, и без шприца яд в бутылку и в конфеты не ввели бы. Запутанное дельце, Даша, что тут скажешь. К вам сегодня наведается капитан Каратов, покажите ему записку, пакет, и всё расскажите, а меня отстранили от расследования. Всё из-за той шахматной фигурки. | Можете считать меня наивной, но Фаина разжалобила меня своим поникшим видом, и я временно исключила и её из своего списка подозреваемых. Мы попрощались, и я вошла, наконец, в поликлинику. Миа плакала, раскачиваясь на стуле, а когда увидела меня, вытерла слёзы, и её лицо приобрело недовольный, но не обиженный вид. Я первая с ней заговорила: поздоровалась и спросила, почему она плачет.
— Фаина с самого утра прилетела с криками и обвинениями, — ответила Миа, продолжив раскачиваться на стуле, — сначала оторвалась на Хосе Игнасио, заявив, что это он придушил Каллисту Зиновьевну, как случайного свидетеля. Якобы он сидел у себя в кабинете и готовил отравленный сюрприз, которым намеревался отравить Намистиных, а старушка ему помешала. Потом на меня наехала. Фаине детективы писать надо! Вот бы её герои там натворили дел, что и черт бы не разобрал! Ненормальная! Хосе Игнасио сам не свой на работу сегодня вышел. Лица на нем нет — переживает. Он даже спорить с Фаиной не стал — с ней спорить бесполезно. Она бесится, что её отстранили от расследования, — оказывается, на шахматной фигуре нашли отпечатки Каллисты Зиновьевны, Семёна и Фаины. Так что этим убийством займется какой-то другой следователь из городского отделения, и хорошо, потому что Фаина неадекватная — она обвиняет, основываясь на предположения. Если так рассуждать как она, то Лилию, например, мог отравить любой, потому что шприц и те компоненты, которые использовались для получения яда, продаются в любой аптеке, но это же не значит, что нужно на каждого набрасываться с обвинениями.
— И в вашем аптечном киоске тоже? — спросила я.
— Да, и у нас тоже, — прозвучало в ответ спокойным голосом.
— И вы, Миа, кого-то подозреваете?
— Нет, на моей памяти нет такого случая, чтобы кто-то одной покупкой брал все те компоненты, о которых говорила Фаина. У нас посёлок маленький, очередей за лекарствами, как в городе, нет.
Я набралась смелости и уподобилась Фаине:
— А вы сами могли бы приготовить такой яд? Доступ к лекарствам у вас есть и, судя по истории с кремом от синяков для Джеймса, то у вас и бутылка коньяка имелась?
Миа вспыхнула как новогодняя елка:
— Я ничего такого не делала! — закричала она. — Что за день сегодня такой?! Не делайте из меня крайнюю, я же вас не обвиняю, хотя это вокруг вас, Дарья Леонардовна, творится что-то загадочное: пили вдвоем, а в больницу попала только Лилия, — может это вы кого-то отравить вздумали, а на Лилии эксперимент провели? А Каллиста Зиновьевна вам не мешала случайно? Может вы дом её прибрать к рукам захотели? Как видите, я тоже обвинять могу! А бутылка коньяка, которую мне Джеймс передал, вон она, — и Миа приподнялась, чтобы достать из шкафчика откупоренную бутылку, — мы с Хосе Игнасио вчера кофе с коньяком пили.
Её руки тоже были без единой царапины. Что же, — подумала я, — зря еще сильнее девчонку расстроила:
— Не сердитесь на меня, Миа, я тоже волнуюсь. Вы правильно подметили, что вокруг меня творится что-то загадочное, и я хочу разобраться, что происходит. Не принимайте близко к сердцу мои расспросы — я не хотела обидеть вас.
Миа в свою очередь тоже извинилась, и я не стала надоедать ей и дальше — пошла к Хосе Игнасио.
В его кабинете играло радио; я постучалась, вошла — он курил, распахнув настежь окно. На него жалко было смотреть. Как я могла заподозрить и его?
— Я знаю, что у вас тут произошло, — начала я, — я разговаривала и с Фаиной, и с Миа. Я на пару минут, можно?
— Проходи, конечно, — он затушил окурок и папкой с бумагами разогнал дым; закрыл окно. — Как же я жалею, что согласился проходить практику в этом захолустье. Вчера проверил электронную почту — на все мои письма с резюме ответили отказом. Связь здесь отвратительная, мобильный Интернет заторможенный, еще и это убийство и отравленный коньяк. Боюсь, что это только начало. Нужно уезжать отсюда, Даша!
Я взяла его за руку. Какие у него красивые пальцы, форма ладони! Ни царапин, никаких других повреждений — гладкая нежная кожа. Он обнял меня, и я не сопротивлялась — я и | думать не хотела, что Хосе Игнасио способен на убийство. Мы молча смотрели друг другу в глаза, и словно наши души говорили вместо нас. Потом я спросила:
— Тебе известно что-либо о состоянии Лилии? Интересно, как она? Я хочу её проведать.
— Её организм справился. Здоровью ничто не угрожает. Думаю, на днях её выпишут.
— Скорее бы прошли эти дни. Меня еще волнуют похороны Каллисты Зиновьевны — не знаю, что мне делать: у неё есть сын и внуки; знают ли они о случившемся?
— Фаина говорила, что её сыну сообщили. Он организует похороны — не волнуйся по этому поводу.
— Одной заботой меньше. Хосе Игнасио, а ты ничего странного вчера не замечал? Вот, пришел Ян Вислюков с обожженными руками, и… вы втроем находились здесь… — у меня язык не поворачивался вслух обвинять ни Миа, ни Хосе Игнасио, само собой, а Вислюков, по-моему, больными руками не мог ничего сделать, даже если бы захотел.
— Нет, Даша, всё было естественно, так, как и полагается в подобных случаях. Мы оказали Яну помощь; он успокоился, перестал кричать; Миа заполнила его карточку; я вывел его на порог — он, как всегда, был под градусами; мы с ним выкурили по сигарете; он с трудом управился своими забинтованными руками; всё было тихо и ничто не предвещало беды.
— А Миа как себя вела? Она привела Яна, так? Потом пошла за медикаментами, так? Она с Каллистой Зиновьевной вышла в коридор… Как долго её не было?
— Я не засекал, Даша. Не думаешь же ты, что Миа задушила Каллисту Зиновьевну прямо в коридоре, спрятала труп, а потом как-то перетащила его на улицу?! Она достаточно быстро принесла всё необходимое и мастерски обработала Яну раны. Миа не была слишком уж взволнована. По крайней мере, я ничего такого не заметил.
— Я просто пытаюсь воссоздать в уме последние минуты жизни Каллисты Зиновьевны. Её нашли за поликлиникой, а не за магазином или боулинг-клубом. Значит, убийца был где-то здесь.
— Даша, часто бывает, что убийца это тот, на кого меньше всего можно подумать. Мне кажется, в этом деле замешан Намистин. Не буду утверждать, что он задушил Каллисту Зиновьевну, но ведь в промежутке между тремя и пятью часами он выходил на улицу, чтобы отнести тебе презент. Он принес тебе отравленный коньяк в то время, когда убили Каллисту Зиновьевну. Мне кажется, что эти два случая как-то связаны, но как именно, не догадываюсь. Может, капитан Каратов разгадает эту загадку. Главное, чтобы не оказалось так, что кто-то покушался на твою жизнь, и чтобы этот кто-то не довел до конца задуманное. Так что будь осторожна.
— Я должна с ним поговорить, — я собиралась уходить. — Как думаешь, Вероника не сильно расстроится, когда узнает о записке? Там написано: «Дарья Леонардовна, я осознал свою ошибку — прошу меня простить. Семён». Она особа ревнивая, не смотря на договор с Семёном о свободных отношениях.
— В записке нет ничего интимного, чтобы ревновать к тебе, но с Вероникой лучше вести себя осторожно.
Хосе Игнасио на прощанье нежно взял меня за руку:
— Можно вечером прийти к тебе? Я подумал, что тебе будет одиноко, и мы могли бы спокойно поговорить, как тогда в поезде.
— Приходи.
Я с удовольствием восприняла его предложение и ушла из поликлиники. Разговоры с Софией, Фаиной, Миа и Хосе Игнасио только запутали меня, и я уже с трудом отделяла свои догадки от реальности. | ______________________________________
Когда la femme снимает крылья света 19
______________________________________
C’est la vie.
Такова жизнь.
Прежде чем мне удалось поговорить с Семёном, меня почти два часа допрашивал капитан Каратов.
Каратов Станислав Денисович, как брат-близнец, Семёна Намистина постоянно облизывал губы и пальцами обдирал кожицу. Его губы были шершавыми, словно он любил целоваться на ветру, обветренными и растрескавшимися. Его рыжеватые редеющие волосы были тщательно зачесаны набок — так он скрывал рано образовавшуюся плешь. Я бы не дала ему и тридцати пяти — лицо гладкое, с мимическими морщинками вокруг глаз; глаза смотрели с живым интересом, в них загорались искры под золотистыми пушистыми ресницами. Капитан Каратов вел беседу непринужденно, но время от времени отбрасывал в сторону протокол и, зажав ручку обеими руками за спиной, расхаживал по комнате. Высокий, худощавый и неприятный, вопреки чистому хорошо отутюженному костюму, ну точно, как Семён. Мы сидели под тем же «Утром в сосновом лесу». Он не бросался обвинениями, как Фаина, как я, — каждое слово произносил обдуманно, не горячась. Несомненно, он был хорошо осведомлен и опыта в подобных разбирательствах ему не занимать, но он больше говорил о Фаине, чем о делах, при чем говорил с душевностью, свойственной старым близким знакомым. Капитан Каратов ничем не выдал своих подозрений, если они у него, конечно, имелись; задавал вопросы по существу и каллиграфическим почерком записывал мои ответы. Ничего нового из разговора с ним я не узнала, кроме того, что сын Каллисты Зиновьевны к вечеру привезет тело из морга, и гроб всю ночь будет стоять в доме; будут гореть свечи, соберутся старушки, а похороны завтра.
Ночь мне предстояла, сами понимаете, какая, но до ночи произошли еще кое-какие события, о которых стоит упомянуть:
Я пришла к Намистиным раньше положенного времени. Вероника лично вышла к воротам и провела меня через аллею. Арабель, опустив морду, покорно шла за хозяйкой, как провинившаяся.
Вероника выглядела обеспокоенной, но натянуто улыбалась. Она сначала завела разговор о контрольной работе по математике и, казалось, оценки сыновей волновали её больше всего остального.
— Я понимаю, что обстоятельства крайне печальны, — сказала она прискорбным голосом. — Смерть Каллисты Зиновьевны шокировала весь посёлок. Я бы с удовольствием дала вам пару выходных, но на носу контрольная, а Филипп и Кирилл принесли сегодня плохие оценки. Классный руководитель написала мне длинную петицию на тему успеваемости и поведения. Я надеюсь, вы позанимаетесь с ними сегодня математикой? Французский отложим, и завтра можете весь день посвятить… — она замялась, — посвятить личным делам.
— Конечно, Вероника Наумовна, мы подготовимся к контрольной работе, и дети справятся с ней как белочка с орешками.
— Вот и хорошо. Дарья Леонардовна, мне неудобно расспрашивать вас, но у нас сегодня был капитан Каратов, да и Фаина заходила не в шахматы играть, в общем, мне известно, что Семён преподнес вам ту бутылку коньяка, ну вы понимаете, да? Так вот меня интересует, что между вами было, если Семён, судя по всему, хотел загладить свою вину?
— Загладить вину отравленным коньяком? — съязвила я.
— Оставим содержимое в покое — это какое-то недоразумение, но вы ведь взрослая женщина и понимаете, о чем я вас спрашиваю. За что Семён извинялся перед вами? — настаивала Вероника.
— А разве он не рассказал вам, как напугал меня позавчера вечером?
— И это всё — просто напугал? Я хочу слышать, что произошло, из ваших уст.
— Ничего существенного, — солгала я. На самом деле я пережила ужаснейшие минуты в своей жизни, но последние события вытеснили прежние переживания. — Я фотографировала закат над речкой и была так увлечена, что не заметила, как ваш муж подошел ко мне. Я закричала, испугавшись, — вот и всё. | — И всё? Вы вдвоем гуляли по лесу?!
— Нет, честное слово, с вашим мужем по лесу я не гуляла! На крик прибежал Хосе Игнасио и провел меня до самой калитки, а ваш муж отправился в противоположную сторону, извинившись, хочу заметить.
Не знаю, к кому Вероника приревновала больше, но её насупленное лицо говорило красноречивее любых слов — она блеснула глазами как пантера и скривила губы в недовольной ухмылке. Почему я должна скрывать, что дружу с Хосе Игнасио? Он не её собственность, не так ли? У Вероники есть муж, есть Элфи, и я на них не претендую, впрочем, и с Хосе Игнасио нас связывали далеко не любовные отношения, что бы он не говорил о симпатии ко мне. В общем, я ослушалась советов Каллисты Зиновьевны, и Вероника вполне могла обозлиться на меня.
Эмма еще не вернулась с работы, и Вероника вместо неё отвела меня в детскую комнату, не проронив больше ни единого слова. За короткий срок репетиторства в семье Намистиных я заметила, что Эмму воспринимают как члена семьи (Вероника — как прислугу), и она чаще ночует в поместье, чем у себя дома. В ходе урока (а мы чертили на плоскости четырехугольники по заданным координатам и находили координаты точек пересечения сторон с осью х и осью у) нам потребовались инструменты, и Филипп раскрыл ящик своего стола, где среди линеек, треугольников, карандашей и всякой чепухи типа карточек с марками автомобилей и изображениями мультипликационных героев, я обнаружила шприц. На мой вопрос «Откуда это у вас?» мальчишки ответили, что нашли в комнате Эммы.
— Когда у Эммы насморк, она делает себе промывания соленой водой, — объяснил Кирилл, но сами понимаете, появление шприца после яда в коньяке и конфетах не могло меня не насторожить, и я даже спросила себя: «Могла ли Эмма стоять за отравлением, и кто ей мешает?», но она казалась мне слишком добродетельной и милой, и я не могла найти ответа эти вопросы.
С Филиппом и Кириллом мы закрепили тему «Координатная плоскость и графики»; отмечу, что они отлично справлялись с заданиями и никогда не стояли при мне на ушах. Мы уже повторяли материал, когда к нам вошел Семён. Мы пересеклись взглядами. Он пригладил свою козлиную бородку и смочил губы, подходя к столам (в детской имелось два письменных и два компьютерных стола).
— Дарья Леонардовна, я хотел ты обсудить с вами успеваемость своих ребятишек — вы ведь уделите мне несколько минут? — спросил он и развернул стул Кирилла. — Бегите, поиграйте в танчики. — Дети радостно послушались и убежали, а мы сели на их места. — Я сожалею о случившемся, — сказал он шепотом, чтобы никто не смог расслышать его слов. — Я должен объясниться, чтобы вы ни в коем случае не подумали, будто бы я намеревался вас отравить. Ни в коем случае! Это страшная нелепость, дурацкое стечение обстоятельств. Я сейчас всё объясню. У меня и в мыслях ничего дурного не было. Рассудите сами, разве я писал бы вам записку, отставлял бы кучу своих отпечатков на бутылке, коробке, на том же пакете, если бы желал вам смерти — меня бы вычислили, как пить дать?! Я не убийца! Вы, между прочим, эффектная леди, и я не теряю надежды, что мы найдем с вами общий язык. Зачем мне вас травить? Из-за того, что вы отказали мне? Так я сам виноват — признаю, вел себя недостойно. Я искренне сожалею, что набросился, потому что нет ничего приятнее, когда женщина отдается добровольно. Забудем тот случай в лесу — подобное никогда не повторится, обещаю вам. Но если вы передумаете, то дайте мне знак, и я буду целовать ваши колени и… | — Тсс, — остановила я его, — где вы взяли бутылку и конфеты?
— Дома! В нашем баре! Это может показаться невероятным, но… но всё-таки кто-то хотел кого-то убить. Капитан Каратов вывернул всё наизнанку, открылись кое-какие любопытные подробности, но чья была бутылка и конфеты остается неясным. Мы ждали гостей: в баре оставалась одна не раскупоренная бутылка, одна початая; Эмма покупала коньяк и конфеты в магазине Джеймса (две бутылки и две коробки); две бутылки я привез из супермаркета вместе с конфетами и другими продуктами к столу. Считайте, бутылок должно было бы быть шесть, но я человек не мелочный — не считал, а сегодня подсчитать пришлось. После того, как я отнёс вам пакет, число бутылок коньяка в баре не уменьшилось. Чертовщина какая-то! Капитан Каратов насчитал в мусорном ведре пять пустых бутылок, одна полупустая осталась на барной полке. Значит, вчера бутылок было семь, а не шесть. Откуда взялась седьмая бутылка, не хотя рассказала Вероника. У неё роман с нашим мэром — вчера он принес ей её любимый коньяк и те же любимые конфеты. Уж не знаю, не он ли закачал яд в свой подарочек — пусть Каратов разбирается, а я для себя давно решил, что не стоит отовариваться у Бонитетова — местного Джеймс Бонда, и высказал Веронике всё, что я думаю об Элфи. Эти два идиота у меня уже в печенках сидят. Но самое интересное — Элфи отрицает, что приносил Веронике коньяк и конфеты, а его записка, которую Вероника показала Каратову, написана не его рукой. Кто-то другой, получается, оставил подарочек в почтовом ящике и позвонил в звонок, но как ни странно никто из соседей никого не видел. Прямо полтергейст, Дашенька. Не знаю, на кого и грешить.
Я поверила Семёну. Приоткрыв ящик стола, я взглядом указала на шприц:
— Эмма часто промывает нос соляным раствором?
— Эмма? — переспросил он и потянулся рукой к шприцу.
— Я бы не стала брать его в руки, а лучше предложила бы Каратову проверить, соль или яд засох на стенках.
— Конечно, соль! Эмма и мне как-то предлагала нос промыть. Такая уж она заботливая и экономная — аптечные капли для носа не покупает! — захихикал Семён, уставив на меня повеселевшие глазки.
— Ну, если вы уверены, не смею настаивать, но вся эта история с отравлением ни чуть не легче истории с убийством Каллисты Зиновьевны. Можно умом тронуться, если подозревать каждого.
— Да, жалко эту старую сплетницу, что ни говори, а умерла она паршиво; хорошо, хоть Лилия за ней на тот свет не отправилась.
— Семён Романович, мне пора идти, — я встала, услышав приближение шагов.
— Да, конечно, — он тоже поднялся, — не говорите Веронике, как я себя вёл в лесу — мне стыдно, честное слово.
— Будьте спокойны, от меня подробностей она не услышит.
Быть замешанной в любовные дела Намистиных у меня не было ни малейшего желания, и я попрощалась с детьми как раз перед появлением Вероники.
Она искоса посмотрела на нас с Семёном:
— Дарья Леонардовна, там Окунев Глеб Васильевич — сын Каллисты Зиновьевны, ищет вас. Он приехал на катафалке с гробом, крестом, венками и телом. Поторопитесь. | ______________________________________
Когда la femme снимает крылья света 20
______________________________________
Celui qui sait beaucoup dort peu.
Меньше знаешь — лучше спишь.
Эммы всё еще не было, и Веронике снова пришлось провожать меня через весь двор. Мы перебросились парой реплик о похоронах и у ворот попрощались — меня ждал коренастый седой мужчина в серых брюках и старомодном пиджаке с затертыми рукавами. У него была свежая стрижка, и короткие волосинки на воротнике свидетельствовали о недавнем посещении парикмахерской. Я сразу отметила, что сын Каллисты Зиновьевны обладает привлекательными чертами лица. Было в нем что-то женское, но его лицо мне понравилось большими голубыми глазами с легкой зеленцой, выразительным очертанием губ и волевым подбородком. Он заговорил со мной хриплым грудным голосом, соблюдая нормы приличия и этикета:
— Здравствуйте, Дарья Леонардовна, жаль, что нам довелось познакомиться при столь неприятных обстоятельствах. Меня зовут Глеб Васильевич. Мама с восторгом отзывалась о вас, звала в гости, а я за две недели так не выкроил дня, чтобы приехать. Как я жалею об этом, вы себе и не представляете.
Он предложил руку, и мы направились к машине. Я в свою очередь выразила соболезнования, а он похлопал влажной ладонью по моим пальцам и сказал опечаленно:
— Жену не отпускают с работы, а я толком не разбираюсь в похоронных обрядах, поэтому обратился в бюро ритуальных услуг. Они всё сделают и сегодня, и завтра. Единственное, нужно найти в шифоньере черное платье с алыми пионами — мама неоднократно напоминала, что хочет, чтобы её положили в гроб именно в нём.
— Мы его непременно отыщем. Вы останетесь ночевать, Глеб Васильевич? — спросила я.
— Нет, я уеду вместе с этими ребятами, — он указал жестом на двух парней, переносящих во двор крышку от гроба. Крест и венки уже стояли под стенкой. — Завтра с самого утра приеду с женой и сыновьями. Надеюсь, вы не побоитесь спать под одной крышей с покойником?
— Бояться нужно живых, — ответила я. — За меня не беспокойтесь — мне уже пообещали составить компанию на вечер, да и ночь я как-нибудь скоротаю.
— Думаю, местные вечером и так не дадут вам скучать — соберутся все старушки, обсядут гроб со всех сторон и будут судачить допоздна. Я тут подумал, что мы поставим гроб на вашей части дома. Большая комната ведь по-прежнему пуста? Принесем стулья, стол, лавки, если вы не возражаете, конечно.
— Нет, не возражаю. По-моему, так будет даже проще — не нужно занавешивать простынями трюмо и сервант, и ковры сворачивать в гостиной Каллисты Зиновьевны.
— Да, и еще я хотел вам сказать, что мы с женой не планируем ни переезжать в этот дом, ни продавать его — будем использовать как дачный участок, поэтому ваше присутствие нам нисколько не помешает. Живите сколько хотите! Но только не занимайте часть дома матери. Я хочу, чтобы там всё осталось без изменений.
— Разумеется, Глеб Васильевич, — ответила я. | Не буду останавливаться на этом эпизоде и расскажу вам о том, что случилось через некоторое время.
Посреди комнаты три на четыре метра с отклеившимися местами желтыми выцветшими обоями и крашеным деревянным полом со щелями, в которые запросто может проскользнуть не только монетка, но и коробок спичек, стоял гроб на двух табуретках. На столе горели свечи; мутноватый свет разгонял вечерний полумрак по углам. Преунылые старухи шептались, сидя на лавках. Одна с видом провидицы утверждала, что Каллиста Зиновьевна потянет за собой в могилу виновника своей смерти; другая — плевалась, оспаривая её слова; третьи — тупили взгляды на сложенных на груди руках покойницы и без толку качались взад-вперед, время от времени вспоминая других покойников, их предсмертные часы и подобные вечера. Я заглядывала в комнату, но тут же исчезала, как только старухи оборачивались в мою сторону — говорить с ними я не хотела. Я не хотела абсолютно ничего и пряталась в спальне, глядела сквозь оконные стекла на алый закат. По темнеющему небу медленно растягивались пернатые облака. Рыжий кот Лилии умывался на пологой крыше опустевшего дома, а внизу лаял её пес. Я расчувствовалась и поспешила через двор в запертую часть дома, чтобы взять что-нибудь съестное и накормить несчастных животных, но меня остановил мужчина в грязной фуфайке и с растрепанными редкими волосами. По забинтованным кистям я догадалась, что это был Ян Вислюков.
Он неуклюже переминался с ноги на ногу, вжал голову в туловище так, что не было видно шеи. Из-за узких штанов и фуфайки не по размеру он был похож на напыщенного индюка с сине-красным носом. У него были темные густые брови и стеклянные бледные глаза, жесткая борода, скрывающая губы, грубый голос и фамильярная речь неадекватного человека.
— А это ты, Дашка? — пробормотал он, вытянув вперед руку, будто намеревался схватить меня за локоть. — Так вот ты какой, северный олень?! Ничего бабёнка! Не зря слюнявый таракан как кенгуру скакал вчера с розовым пакетом! Только говорят, подарочек был со смертельным ядом, да? Собирала бы ты манатки и съезжала отсюда, пока цела. Видишь, что началось? И докторишку забирай с собой.
Я отступила назад. От Яна пахло настолько отвратительно, что я не могла дышать с ним одним воздухом.
— А что началось? — спросила я.
— А ты сама не знаешь? — он обнажил верхний ряд кривых зубов, как это делают волки, пугая противника. Хорошо, хоть не рычал. — Ты раздраконила гарпий и этим всё сказано!
Он посмотрел сквозь меня, дьявольски насмехаясь, и я проследила за его взглядом — он смотрел в окно. К подоконнику уже припали старухи, и их головы появлялись одна над другой. | — Я вас не понимаю.
— Может гарпии гнездо здесь свить надумали, а может на этом участке залежи нефти! — расхохотался он и набросился на меня, двигаясь как воскресшая мумия.
— Не говорите глупости! — я оттолкнула его назад.
— Это правда! Гарпии не дремлют — они всё спланировали. Не зря же бабу Каллисту придушили и тебя убрать хотели. Гарпии и слюнявый таракан, скорее всего, за одно, так что поберегись! Уезжай отсюда и докторишку с собой забирай.
— Вам что-то известно? Расскажите! — попросила я негромко. — Кого я раздраконила? Чем? Кто задушил Каллисту Зиновьевну?
— Ага, так я и сказал! С гарпиями шутить опасно. Собирай чемоданы и проваливай отсюда!
С такими словами Вислюков Ян прошел мимо меня и направился к старушкам-сплетницам. Я уже представляла себе, что они начнут говорить обо мне, как исковеркают услышанное, но идти вслед за пьяным невменяемым больным человеком я и не подумала. Разве хоть один здравомыслящий всерьез воспримет его слова? Какие еще гарпии? Но, тем не менее, почему он сказал «гарпии»? Кому мешаю я? Неужели под гарпиями он имел в виду Намистиных? Нет, он сказал: «гарпии и слюнявый таракан», значит, если слюнявый таракан — это Семён Намистин, то гарпии — это — и тут меня осенило — остальные члены «великолепной четверки»: Вероника, вспыльчивая красавица Фаина и скромница-блондинка Эмма. | | Увлекательно) | ______________________________________
Когда la femme снимает крылья света 21
______________________________________
Bouche bais;e ne perd pas sa fra;cheur.
От поцелуев уста не блекнут.
Тогда я обезумела от подозрений. Вопросы так и навязывались, и не в полной мере отделаться от них мне удалось, лишь погладив пушистого кота Лилии. Он жадно грыз куриную лапку, как и два лохматых пса по разные стороны забора, а потом еще долго терся о мои ноги, выпрашивая добавки. С котом на руках меня застал Хосе Игнасио.
Вислюков Ян всё еще находился в доме, а старушки потихоньку расходились. Мы стояли на крыльце; я гладила пушистого кота; Хосе Игнасио рассказывал о допросе — Капитан Каратов и с ним беседовал около двух часов.
— Меня задержала Миа, — сказал он позже с виноватым видом, — у нее сломалась розетка, и она попросила меня починить. Я снова был у неё дома. Пользуясь случаем, проверил электронную почту в надежде хоть на один утвердительный ответ по моим письмам — ничего. Эта глушь действует мне на нервы. За всё время ко мне на приём приходили от силы человек двадцать, и то чаще дети с простудными заболеваниями. Я здесь умру от скуки, — жаловался он.
— Неужели тебе скучно и сегодня? — спросила я. — У меня голова пухнет от догадок. Я успокоиться не могу. Меня так и распирает желание узнать, кто за всем этим стоит.
— Мне тоже интересно, но я не хочу гадать и уподобиться местным сплетницам.
— Это так по-мужски, Хосе Игнасио!
Пару мгновений мы молча смотрели друг на друга. В этом молчании была симпатия, робость и неуверенность, но это молчание действовало на меня как бальзам на раны.
— Зайдем? — предложила я и выпустила пригревшегося кота.
Хосе Игнасио взял меня за руку и хотел что-то сказать, но не решился. Мы вошли в дом.
Старушки переглянулись и не произнесли ни слова. Ян Вислюков стоял к нам спиной и неразборчиво говорил сам с собой, слегка наклонившись над столом. Что он там делал, невозможно было угадать, не подойдя к столу. Любопытство потянуло меня в противоположный конец комнаты. Ян держал двумя забинтованными руками свечу и неуклюже писал каплями расплавленного воска зашифрованное послание на металлическом подносе. Что за тараканы жили в его голове, если он не мог прямо рассказать о том, что ему известно, вместо того чтобы водить окружающих за нос.
Определенно он написал три слова. Трудно было распознать все буквы с первого раза, но я прочитала. Я прочитала! Каплями воска было написано «Дочь пророка и Зелье». | — У этих гарпий разные перья, но белая гарпия это гарпия, а не ангел, — тихо произнёс Ян.
— У него белая горячка, — зашептали старухи. — Совсем ополоумел.
Из коридора донеслись шаги. Я оглянулась. В дверном проёме остановились Семён и Вероника Намистины. Она презрительно окинула всю комнату надменным взглядом и заметно свела брови, глядя прямо мне в глаза. Так уж получилось, что по обе стороны меня окружали её бывшие любовники. Она не удостоила вниманием Яна, а от Хосе Игнасио не могла оторвать глаз. До чего смешно она выглядела: элегантная, серьезная, в черных перчатках по локоть, пальто персонального кроя, с двумя гвоздиками и с отвисшей челюстью. Семён вывел её из состояния ступора и подвел к гробу. Она бросила гвоздики, не опуская глаз.
— Рано или поздно каждый получит по заслугам, — Ян нарушил тишину и, обойдя гроб с другой стороны, покинул комнату.
Хосе Игнасио обнял меня за талию и, не здороваясь, сверлил взглядом Намистиных. Его дыхание стало прерывистее, я чувствовала, как нарастало его волнение. Это была их первая встреча спустя неполные семь лет. Похоже, Семён догадался, что Вероника взволнована не меньше Хосе Игнасио и, лихорадочно облизав губы, предложил ей уйти:
— Выражать соболезнования не кому — идём, дорогая. Не стоит задерживаться. Своё почтение мы уже проявили. Ну же, идём. Идём! — он силой развернул её, и она пошла с ним, медленно переставляя ноги. Тонкие каблуки застревали в щелях, и она с трудом их вынимала, будто нарочно продлевая время пребывания в одной комнате с Хосе Игнасио.
— «Дочь пророка и Зелье», — я взяла в руки поднос, — что это значит?
— Уж не Зельеву Эмму Вислюков белой гарпией прозвал? — задорно предположила та старушка, которая недавно говорила, что Каллиста Зиновьевна заберёт на тот свет и своих обидчиков.
— С какой стати Эмме душить Каллисту? — подхватили остальные.
— В тихом омуте черти водятся, — прозвучало в ответ. — Кто-то же её задушил.
— Я бы не воспринимал всерьёз эту надпись — Ян ненадежный источник информации. С ним вообще творится что-то странное. Он живёт в своём нереальном мире. — Сказал Хосе Игнасио и взял из моих рук поднос. Он повертел его и вернул на стол. — Какая-то ерунда.
Мы постояли еще пару минут у гроба. Все молчали. Атмосфера была напряженной. Я увела Хосе Игнасио в коридор:
— Ты ужинал? Я бы с удовольствием съела сейчас огромный кусок медовика и выпила полулитровую чашку крепкого чая с бергамотом! А ты?
— А я бы не отказался от яичницы! Давай прогуляемся в магазин и, если ты не против, вместе поужинаем. | Предложение было принято. Мы выбрали торт, купили необходимые продукты. Хосе Игнасио расплатился. София подмигнула мне, лукаво улыбаясь. Вопрос встал, где нам ужинать. Не в кухоньке смежной с комнатой с гробом, однозначно. Хосе Игнасио пригласил к себе, но подобный поступок вызвал бы бурю обсуждений и осуждений у местных сплетниц, в том числе и у Вероники, поэтому мы расположились в кухне Каллисты Зиновьевны. Я подумала, что её сын не сильно расстроится по этому поводу — я обещала, что не буду занимать весь дом и сдержу обещание, но лишь после похорон.
Мы нажарили картофеля, яичницу из пяти яиц. Я достала из погреба бутыль с солеными помидорчиками; наложила в тарелку квашеной капусты, порезала луковицу, добавила подсолнечного масла; почистила селёдку и заварила чай. Хосе Игнасио ел как волк. Такой забавный! Его аппетиту можно было позавидовать — что значит двадцать четыре года. Глядя на него, и я не отставала. Очередь пришла и к десерту. Мы уплетали торт за обе щеки, не стесняясь испачкать руки и губы в заварной крем с кондитерской крошкой.
— Когда я с тобой, я забываю обо всём, — произнес Хосе Игнасио, вытирая кончиками пальцев мои губы. Я почувствовала, как краска заливает лицо, и неохотно уклонилась от его руки.
— Мы можем быть лишь друзьями. Не прикасайся больше ко мне, — я встала и начала убирать пустые тарелки со стола, а сама думала и о его прикосновениях, и о разнице в возрасте, и о том, что он импотент.
— Прости, — прошептал он и осторожно взял меня за руки, вынуждая отложить посуду. — Я люблю тебя, Даша, но не осмеливаюсь добиваться твоей любви, потому что неполноценный. Я боюсь, что не дам тебе того, что может дать другой мужчина. Но со мной происходит что-то необычное, когда ты рядом. Я оживаю с тобой. Я чувствую в себе желание. Вот и сейчас, когда прикасаюсь к твоим запястьям, чувствую твой ускоренный пульс, вижу смятение в твоих глазах, я мечтаю о поцелуе, и всё во мне трепещет как в семнадцать лет.
— Я для тебя старуха, Хосе Игнасио. Я старше на одиннадцать лет!
— Меня тянет к тебе как магнитом.
Он подошел вплотную, взял меня за талию и крепко прижал к себе. Я на миг забыла, сколько мне лет. Неопытная девчонка в моём теле тоже хотела поцелуев, нежности и признаний в любви. Я и не думала, какие чувства нахлынут; не думала, что позволю губам Хосе Игнасио покрывать мою шею ласковыми поцелуями. Я не чувствовала ног; в голове розовый туман; на губах робкий поцелуй горячих губ.
— Это безумие. — Я отталкивала его. Он снова целовал меня. Я не находила в себе сил отказаться от его поцелуев. Они были слишком сладкими и вкусными, как голодному горбушка свежего пахучего хлеба. | — Да, это безумие, потому что не может быть продолжения, — раздосадовано шепнул Хосе Игнасио. — Скажи, если бы мы с тобой… — он нерешительно посмотрел мне в глаза. — Может, мне бы удалось… Что если нам было бы хорошо вместе?
Никогда мне еще было так неловко перед мужчиной. Его руки сжимали талию и гладили по спине; за окном цвела сирень и щебетали птицы; я боялась влюбиться в импотента.
— О нас будут говорить. Ты слишком молод для меня. Меня назовут аморальной… Вероника уволит меня сразу, как только узнает! Нет, забудь эту идею. Проводи эксперименты на Миа — она как раз подходит для тебя, да и ты ей нравишься, сам же говорил, что она и раздевалась перед тобой.
— Ты думаешь, что я выбрал тебя для эксперимента?! Нет! Тебя выбрало моё сердце. А Миа к нему не подобрала ключей. Она утверждает, что может вылечить меня, но я, кажется, могу обойтись без её помощи.
— Ты хочешь сказать, что…
— Да, он подает признаки жизни. Это невероятно! Ты мое лекарство, Даша.
— Горькая микстура, которую ты готов пить с закрытыми глазами, лишь бы чувствовать себя мужчиной? Это не любовь, Хосе Игнасио.
— Ты, та женщина, к которой меня влечет впервые за семь лет. Как называется это чувство, когда я думаю лишь о тебе, прокручиваю в памяти наши разговоры, фантазирую и представляю разные ситуации, придумываю наши диалоги, мечтаю быть с тобой, засыпать, обнимая твои плечи, целовать твою шею, вдыхая запах твоих волос. Я хочу жить с тобой! Разве это не любовь? Каждая клеточка во мне стремится к тебе. Каждая! И твой поцелуй — а ты ответила! Ответила! — Твой поцелуй дал мне надежду. Прошу, давай попробуем. Разреши мне любить тебя.
От его слов у меня закружилась голова. Слабость по всему телу разлилась с бурным потоком нежности. Стать любовницей Хосе Игнасио в прямом смысле слова? О Боже! Я не нашла ничего подходящее для ответа и сказала, что подумаю.
— Подумаю! Подумаю! — бормотала я в его объятиях, а он ласкал меня поцелуями, и я была уже почти согласна.
— Переночуем сегодня у меня? — предложил Хосе Игнасио весь вспотевший от страсти.
— Нет, я еще не готова. Не торопи события. |
<<|<|10|11|12|13|14|15|16|17|18|19|20К списку тем
|
