Форумы-->Творчество-->
<<|<|10|11|12|13|14|15|16|17|18|19|20
| Автор | Женские стихи и проза |
|---|
______________________________________
Когда la femme снимает крылья света 22
______________________________________
Mieux vaut assez que trop.
Во всем знай меру.
На часах было одиннадцать, и я решила, что пора закругляться — нужно было посмотреть, все ли старушки разошлись по домам, погасить на ночь свечи и ложиться спать. Я мечтала залезть под одеяло, укрыться с головой, оставить лишь щелочку для носа и думать перед сном о пленительном времени, проведенном в объятиях Хосе Игнасио.
— Нужно вымыть посуду и прибрать со стола, — засуетилась я.
Хосе Игнасио не возражал и как мог помог мне.
Мы вышли во двор и вошли в дом с другой стороны. Межкомнатная дверь, соединяющая две части дома, была закрыта мной на оба шпингалета, чтобы посторонние не ходили по всему дому, а дверь в мою спальню не закрывалась. Я понадеялась, что в моё отсутствие никто не посмеет рыться в моих вещах, но оказалось, что кто-то либо что-то искал, либо нарочно разбросал по полу мои личные вещи вплоть до нижнего белья. Все двери, кроме той, что на шпингалетах, были настежь раскрыты. Мои блузки, юбки, платья скомканными лежали как ненужный хлам.
— Кто посмел устроить здесь погром? — возмутилась я, поднимая с пола бюстгальтер. — Кто посмел залезть в мой шифоньер?
— Может Дружка впустили? — предположил Хосе Игнасио.
Я подбирала свои вещи, то и дело выхватывая их рук Хосе Игнасио то трусы, то майки для сна. В комнату с гробом я вошла с ворохом тряпок и в дверном проеме застыла от увиденного, не решаясь сдвинуться с места. Около сотни свечей были воткнуты в половые щели, часть, покосившись, стояла на обшарпанных досках — огнями светилось слово «Ведьма» и буква «Э» в правом углу, словно подпись автора послания.
— И свечки тоже Дружок расставил?! Наш с тобой ужин слишком затянулся, Хосе Игнасио. Я должна была находиться здесь. Кто-то дурачится, мне кажется. Может, проделки Вислюкова. У него явно не все дома — то про гарпий мне рассказывал, а теперь вот, пожалуйста, ведьма из свечек.
— И буква «Э», — добавил Хосе Игнасио. — Эмма не стала бы себя афишировать. Кто-то хочет, чтобы её подозревали. Кто-то отводит от себя подозрения.
— Ян Вислюков? — мы переглянулись.
— У него ожоги. Сомневаюсь, что он мог бы задушить Каллисту Зиновьевну, но он мог оказаться на месте убийства и, действительно, что-то знать. Что если он видел кого-то за поликлиникой? Идём, — он направился к столу, взял в руки поднос, но восковые капли исчезли. Остались лишь остатки счищенного воска.
— Здесь было написано «Дочь пророка и Зелье», — сказала я. — Может быть, он не дописал «ва» после «Зелье». Тогда получилось бы «Зельева». Эмма Зельева. | — Давай думать логически: у Эммы нет причин набрасываться на Каллисту Зиновьевну…
— Но у кого-то же они были!
— Возможно, её убрали как ненужного свидетеля. Но что такого она могла увидеть, услышать в районе поликлиники, я не могу себе представить.
— А я, кажется, догадалась! Каллиста Зиновьевна видела того, кто принёс Намистиным ядовитый презент. Точно! Других вариантов и быть не может. Цель убийцы Намистины, а Каллиста Зиновьевна случайная жертва. Убийца заманил её в глухой угол и безжалостно лишил жизни. Вислюков тоже мог стать свидетелем, но уже после убийства. Убийца, возможно, находился еще на месте преступления, когда ты с Вислюковым курил на пороге. Потом ты ушел, а Вислюков… Что если он пошел за угол, а там… Или у меня уже паранойя, как думаешь?
— Мне нравится, как ты рассуждаешь. Но есть несостыковки — это шахматная фигурка и гарпии во множественном числе. То есть гарпий как минимум две.
— И одна белая, а вторая черная. А про Семёна он говорил, что он, скорее всего, за одно с гарпиями. «Скорее всего» — Ян не утверждал. У меня мозг сейчас взорвется. Помоги мне погасить свечи и собрать их в кучу, — попросила я и принялась делать тоже самое.
Хосе Игнасио охотно помогал мне:
— Даша, я боюсь оставлять тебя одну, — сказал он. — Если ты не пойдешь ночевать ко мне, я останусь здесь. Лягу на лавках и буду сторожить тебя как преданный пёс.
— Не нужно. Я закрою дверь на замок, и меня никто не потревожит. Нам не нужны лишние сплетни. Уверена, завтра о нас с тобой и так разговоров будет больше, чем надо. Поэтому иди домой и не тревожься обо мне. Всё будет в порядке.
Уговорить Хосе Игнасио было непросто, но в двенадцатом часу мы всё-таки попрощались. Свечи погасили, и на утро о загадочной надписи напоминали лишь застывшие восковые лужицы. Без свечей по ним трудно было определить, что же там было написано, а вот у меня перед глазами это огненное слово «ведьма» стояло еще долго.
Вот бы можно было лечь спать, а на утро проснуться без забот и хлопот, чтобы все опасения и неприятности попросту исчезли, испарились, улетучились как сон, но проблемы сделаны из другого теста — они бесследно не исчезают. Утром мне нездоровилось — снова будто какая-то ведьма порчу навела — и голова кружилась, и всё зеленело и прыгало перед глазами как лягушки на болоте. Но нежиться в постели — роскошь непозволительная, каким бы не было состояние, — нужно было привести и себя, и мысли в порядок.
Я ходила по дому как душа неприкаянная; нигде места себе найти не могла. Перебрала охапку одежды — всё требовалось перестирать: полы были грязные; проверила другие личные вещи — пропала розовая губная помада и шейный платок из цветастого атласа. Хорошо, что я папку с документами и банковской картой спрятала в надежное место — хоть это меня порадовало. После того, как кто-то рылся в моих вещах, я решила, что не оставлю впредь посторонних без присмотра, даже если с виду они будут как божьи одуванчики. О пропаже платка и помады я, естественно, не стала заявлять в полицию, но рассказала Хосе Игнасио, а потом и Лилии Оливер. | Перед работой Хосе Игнасио зашел проверить, как я. Утром я уже и не верила, что вечером мы жарко целовались и что я мечтала уснуть, летая в розовых облаках, а уснула, словно проваливаясь в черную дыру, поглощающую весь оптимизм, наэлектризованное спокойствие и весеннюю романтику. Мы недолго постояли на крыльце. Хосе Игнасио со смущенным видом поцеловал меня в губы; при свете дня я видела румянец на его гладко выбритых щеках. На мгновение я подумала, что уехала бы с ним куда угодно, далеко-далеко, где нет Намистиных, живущих как в мыльном сериале: любовники, любовницы, сплетни и к тому же убийства. Я закрыла глаза, и меня охватил трепет перед несдержанной силой нахлынувшего чувства. Как бурная река этот поток вымыл из моей головы тяжелые, словно камни, мысли, болотную зелень, и осталась лишь слабость, легкая и приятная как воздушный зефир. Я увлекла Хосе Игнасио в коридор, чтобы никто не подглядывал за нами, и сама впервые за два года проявила инициативу — я пила его поцелуи как сладкий нектар, и меня ничто не останавливало. Это был кипящий вихрь страсти, порожденной тысячами ночей воздержания; вихрь, срывающий крыши и лепестки бульдонежей; вихрь, в котором черное сливалось с белым и буйствовало разноцветьем полевых цветов.
Хосе Игнасио шептал мне признания в любви с юношеским пылом. Это было лучшее лекарство от моих недугов. За пять минут я снова обрела силу и уверенность, ко мне вернулась радость и азарт перед неизвестностью. Хосе Игнасио зарядил меня энергией как электрический ток гальванические элементы.
— Беги на работу, — сказала я, уловив неприветливое рычание Дружка во дворе, — кто-то идёт.
Хосе Игнасио поглядел на меня пристальным взглядом, полным протеста, но сдался, блаженно опустив ресницы:
— Обещай, что уедешь со мной! — умолял он с ребяческой наивностью.
Я погладила его по щеке; его губы покрыли поцелуями мою ладонь. Он неуверенно опустил голову, глядя на меня распахнутыми заклинающими глазами. В расширенных зрачках таилась глубокая душевная рана, чернее вороньего крыла, чернее самой черной ночи на Земле.
— Давай посмотрим, что принесёт нам время, — ответила я, отрезвев, — не будем загадывать, ладно?
Лицо Хосе Игнасио вдруг сделалось смешным как у обиженного ребенка:
— Что мне сделать, чтобы ты согласилась?
— Ничего. Просто будь собой! | ______________________________________
Когда la femme снимает крылья света 23
______________________________________
Mordu de chien un de chat, c'est toujours la b;te du ; quatre pattes.
Хрен редьки не слаще. (Какой палец не укуси, все больно).
Я открыла дверь. На крыльцо как раз поднялась Лилия Оливер. Её выписали из больницы, и она первым делом пришла ко мне, но принесла с собой дурные вести:
— Пастух сегодня с дыркой голове в канаве, что напротив сельсовета, нашел разутого, в заштопанном носке пропойцу Вислюкова на рассвете.
— Убили Яна?
В моей душе опять переполох. Хосе Игнасио мгновенно изменился в лице. На нём попеременно оставляли отпечатки удивление, жалость, непонимание, подозрительность и тревога. Все эти же чувства поочередно нахлынули и на меня, как холодные морские волны на горячие прибрежные камни. Эти неистовые высоченные волны вдавливали меня в пол, но я отчаянно сопротивлялась:
— Не может быть! — закричала я в ужасе. — Что же это творится такое?
— Злого джина из лампы старинной будто выпустил некий шельмец; или шельма готовит на ветках крапивы приворотное зелье из мертвых сердец.
Голос Лилии тягучий и приглушенный взбудораживал до дрожи в коленях. Хосе Игнасио будто спросонья смотрел на неё с недоумением:
— Какая гадость! — заговорил он взволнованно. — Да расскажи же нормальным языком, что произошло!
Лилия молча повела плечами и стала ногтем царапать облупившуюся краску на дверном косяке, потупив взор.
— Вы никогда не играли в литературные игры? — вдруг спросила она обычным человеческим языком, без ямбов или хореев, без рифм, сравнений и метафор. — В «Мафию», например?
Хосе Игнасио в замок сложил руки на уровне груди, защелкал суставами и задумчиво ответил:
— Надо быть больным на всю голову, чтобы играть в такие игры, совершая реальные убийства.
— Вислюков — второе убийство за неделю, — Лилия повела бровями и прищелкнула языком. — А смертей могло бы быть в два раза больше, если бы мы с Дашей выпили по бокалу коньяка. Никто бы тогда нас не спас, и мы бы сейчас здесь не стояли. Кто-то затеял эту игру, и я уверена, что вы, — она обвела нас двоих взглядом, словно рисовала большое сердце, — вы имеете прямое отношение к этой истории. До вашего появления в посёлке было тихо и ничего не предвещало калейдоскопа убийств. Подумайте, кто из вас кому-то наступил на больной мозоль?! А может это ты, Хосе Игнасио, задумал отомстить Намистиным, но что-то пошло не по плану?! — она засмеялась, переведя свои слова в шутку, но намёк был ясен как солнечный день. | — Я не играю в подобные игры, Лилия, — уверил Хосе Игнасио грозным тоном. Его задело обвинение, но он не стал распыляться и приводить аргументы — лишь эмоционально изобразил возмущение жестами и мимикой.
— А кто-то играет! — продолжила Лилия. — И этот кто-то зачем-то снял с Вислюкова обувь и один носок, огрел по голове чем-то тяжелым и бросил в канаву. При этом Вислюков лежал на спине с расставленными руками как снятый с креста.
— Кто бы это ни был, его вычислят — посёлок маленький, раз, два и обчелся; здесь же даже у стен глаза и уши есть, — сказал Хосе Игнасио торопливо. — Мне нужно идти, — он сжал мою ладонь и многозначно посмотрел в глаза, — увидимся.
День похорон Каллисты Зиновьевны прошел в суматохе. Капитан Каратов по второму кругу проводил допросы, расспрашивал о Вислюкове и о надписи воском на подносе — кто-то расписал ему эту историю в красочных красках, добавив много такого, чего и в помине не было. Так, например, капитан Каратов выдвинул гипотезу, что Эмма Зельева влюблена в Семёна Намистина и могла бы отравить Веронику; что Ян Вислюков поплатился жизнью за надпись на подносе, выдав имя убийцы, зашифрованное в послании, которое по-разному толковали местные сплетницы. По горизонтальным волнистым морщинам на вспотевшем лбу капитана можно было судить о том, что он не в восторге от грязного потока сплетен, вылившегося на его полысевшую голову. То ли он нюх потерял, то ли кто-то хорошенько запудрил ему мозги, потому что ни через неделю, ни через две, ни через три — он так и не вышел на след настоящего убийцы (или убийц, как говорил Ян Вислюков, называя их гарпиями).
А в конце мая, когда Филипп и Кирилл Намистины готовились к итоговым контрольным работам, произошло третье убийство. Прежде чем назвать вам имя жертвы и раскрыть обстоятельства её смерти, я хочу вкратце посвятить вас в те незначительные романтические события, которые произошли со мной и Хосе Игнасио, и поведать вам еще одну историю любви — любви Лилии Оливер и Джеймса Бонитетова — того, кто состоял в легких отношениях с продавщицей Софией Булавкиной и враждовал с Семёном Намистиным.
Май закружил нас в водовороте разноцветных радужных сердечек, причудливых соцветий полевых цветов, в водовороте светлых мыслей и волшебных грёз. Вы ведь догадались, что я влюбилась! Влюбилась как школьница в самого красивого, в самого умного, в импульсивного, нежного и страстного парня с именем из фильма «Просто Мария»! | После того, как Вероника увидела меня с Хосе Игнасио, когда мы застыли у стола со свечами, а перед нами гроб, она стала избегать встреч со мной, и все вопросы относительно уроков Филиппа и Кирилла я решала с Эммой. Эмма по-прежнему в поместье Намистиных оставалась членом семьи, вопреки слухам о том, что она и есть та, кого Ян Вислюков перед смертью окрестил гарпией с белыми перьями. Много грязи вылили на подругу Вероники сплетницы-старухи, но у Намистиных отношение к ней, казалось, ничуть не изменилась. Семён с Фаиной, как и раньше, несколько раз в неделю играли в шахматы. Эмма всякий раз провожала меня через двор по зеленой аллее с высокими старыми липами; Арабель сопровождала нас — какой же умной была эта овчарка, как человек и добрыми глазами цвета чая. Если честно, то оттого, что Вероника не хотела меня видеть, я ничуть не огорчалась — её общество действовало на меня отрицательно: портилось настроение, и страхи закрадывались во все потайные уголки моей впечатлительной души. Не видя её, я испытывала облегчение, хотя и понимала, что как не закрывайся зонтом от дождя, дождь не прекращает лить, и стоит лишь высунуть вперед ладонь — дождь непременно её ударит холодными острыми каплями, как кинжалом кавказец пойманного барашка.
Я предчувствовала, что в скором времени Вероника откажется от моих услуг репетитора. Почему? Потому что она не могла спокойно наблюдать за развитием моих отношений с Хосе Игнасио. Не зря Каллиста Зиновьевна предупреждала меня, чтобы я подальше держалась от её мужчин, но я ослушалась. А вы бы не ослушались на моём месте, будь вы так же одиноки как я?
Каждый вечер этого теплого по-настоящему летнего мая приносил мне массу удовольствия. С Хосе Игнасио мы гуляли у речки до поздней ночи, когда стихало всё в округе, и только ветер шелестел камышами, разнотравьем и тревожил каменный берег спокойными накатывающимися волнами. В синих водах покрытых вздрагивающей рябью отражалась круглая луна, как увеличенная до гигантских размеров серебряная монета с затертыми символами; звёздное небо сливалось с линией горизонта, и не было ни конца ни края этой умопомрачительной красоте. Кто знает, если бы я смотрела на звёздные ночи не влюбленными глазами, воспринимала бы я настолько тонко каждый рисунок ночи, каждый фрагмент неповторимой мозаики природы. Может дело и не в чувствах, а в том, что я смотрела глазами фотографа, но почему-то раньше многое для меня оставалось незамеченным, и вдруг я словно прозрела. Я увидела и услышала радостное волнение жизни! Соловьи, не один и не два, а стаями, ансамблем, занимали дубовую сцену с декорациями из ароматных кустов бузины и акаций; они заливисто и возбужденно пели, и в их голосах я слышала классические симфонии Чайковского и Шостаковича. За этими мелодиями нельзя было расслышать даже собственное дыхание. По ночам я превращалась в семнадцатилетнюю девочку, а может в фею, у которой за спиной росли легкие прозрачные крылья, и я летала окрыленная любовью к прекрасному, а за руку меня держал Хосе Игнасио, и мы летали вдвоём. | | Не, ну слабенько же. Вообще тухленько. Ни о чем... Жаль времени, потраченного на прочтение такой кислятины. Все это уже было, а повторилось в худшем варианте. Не рекомендую. | для pulemet-sd:
На вкус и цвет... Рекомендатор нашелся. | ______________________________________
Когда la femme снимает крылья света 24
______________________________________
L'amour est de tous les ;ges.
Любви все возрасты покорны.
Немного позже наше общество влюбленных пополнили Лилия и Джеймс. Мне довелось стать свидетелем их романа, набирающего бешеные обороты за короткий срок. Мы сдружились, и со временем нашей «великолепной четверке» с завистью смотрели в след Семён, Фаина, Эмма, София и Миа. О Веронике ничего не говорю, потому что она как улитка спряталась в своём панцире и носа не показывала на улицу, но могу предположить, что за разговоры велись в поместье Намистиных, когда в гостиной собиралась их компания любителей почесать языками.
Вы уже знаете, что Лилия Оливер — эта гармонично сложенная куколка (не могу назвать её иначе) с молочной нежной кожей и мягкими пшеничными волосами, была тайно влюблена в Джеймса Бонитетова еще задолго до моего появления в посёлке. Ей было двадцать семь лет; она не утратила девичьей невинности, и это проявлялось в мягкости её личика с розовым румянцем, в смущенном взгляде и даже в движениях — само очарование. Не трудно догадаться, почему она не поддерживает отношений с Намистиными: чтобы тебя не жалили змеи, нужно быть змеёй. Будь Лилия смелее и хитрее, она давно бы сделала так, чтобы Джеймс добивался её внимания, вместо того, чтобы самой чахнуть от неразделенной любви, писать поэмы в каждой строчке тетрадок в клеточку, размером в девяносто шесть листов каждая. Да, часто я ловила себя на мысли, что Лилия не от мира сего, но её метафорические образы разжигали моё воображение, и она всё больше и больше нравилась мне. Она не такой поэт-зазнайка как мой бывший муж — она тонкая чувствительная натура с большим сердцем и нестандартной логикой мышления.
С Джеймсом Лилия познакомила меня в день похорон Каллисты Зиновьевны. «Красавец-джентльмен», — вспомнились мне слова старушки, едва я только вгляделась в его породистое лицо. Джеймс Игнатович Бонитетов был атлетически сложен, широк в плечах, узок в бедрах. Его торс, облаченный в модную рубашку, напоминал треугольник, а ноги — две прямые параллели в брюках, заканчивающиеся начищенными черными туфлями из толстой кожи. Он не носил фрак, но и без него походил на англичанина. Его темно-русые волосы при помощи геля легкой фиксации были тщательно зачесаны назад, открывая безупречный овал лица. Его словно лепили профессионалы из эластичного раствора, позволяющего добиваться совершенства. Чисто выбритые щеки, не раздутые, не обвисшие, не втянутые, а соблазнительно упругие и гладкие, переходили внизу в безупречный подбородок с ярко выраженным холмиком, как у Венеры Милосской, к примеру. Его нос был прям как четкая геометрическая фигура, и только от глубокого вдоха крылья носа расширялись, нарушая четкость линий. Его тонкие, но не уродливые губы говорили о безграничном энтузиазме и уверенности, а серые маловыразительные сами по себе глаза, казались озорными и то и дело глядели, точно глаза котенка на подвижный мячик.
Не удивительно, что Лилия влюбилась именно в Джеймса, — такой мужчина если войдет в мысли как муза, то и тот, кто не блещет никакими талантами, начнет писать поэмы о любви. А в Лилии творческая жила била ключом. Лилия плела из слов кружевные узоры, изливая свою душу пятистопными анапестами, ямбами, хореями; она видела истину в мышлении образами и, словами Блока, могла «строй находить в нестройном вихре чувства, чтобы по бледным заревам искусства узнали жизни гибельный пожар». | Я однажды наблюдала, как она записывала стихи в тетрадь. Мы сидели у неё перед телевизором, смотрели «Званый ужин» в утреннем повторе, она вдруг вспорхнула во время рекламы и принесла тетрадь (черновик); за несколько минут неусердного труда она мастерски написала два четверостишия беглым, но каллиграфическим почерком. Она произносила вслух каждую фразу, с улыбкой на лице останавливалась, поднося ручку к губам и покусывая и без того корявый колпачок. Она оттачивала рифмы, играя словами, посмеиваясь над своим воображением, и трепетала, находя особо удачный вариант. Я удивлялась её стремлению писать. Стихи для Лилии как воздух, как цветы — она ими живёт и наслаждается. До окончания рекламы она прочла целиком своё незаконченное стихотворение выразительным и мелодичным голосом, жестикулируя правой рукой, как дирижер в оркестровой яме. Восемью складными строчками она раскрывала всю силу своей необузданной любви, описывая свои романтические фантазии и мечтая о счастье вместе с лирической героиней, точь-в-точь как она сама — чувствительной особой, не умеющей смолчать о переполняющей её радости.
Джеймс пересмотрел своё отношение к Лилии после несчастного случая. Что подтолкнуло его, трудно сказать — видно, в его жизни начался новый виток; виток, обусловленный тридцать первым днём рождения. Да, будучи столь привлекательным и далеко не последним человеком в посёлке, пожалуй, не стоит ограничиваться обществом продавщицы, то и дело выпрашивающей подарки за близость, — пора, как мне кажется, было задуматься и о семье, распрощавшись с холостяцкой жизнью.
Поскольку наши две сладкие парочки — я так называю нас с Хосе Игнасио и Лилию с Джеймсом, стали не разлей вода, я могу судить о характере отношений Джеймса с Софией: любовью там и не пахло.
После того, как весь посёлок подобно растревоженному пчелиному рою гудел, обсуждая наши совместные вечерние прогулки в сторону реки и леса, и каждой собаке стало известно, что Джеймс и Лилия планируют осенью сыграть свадьбу (да, так быстро всё произошло!), София от горя стала пить, уподобившись покойному Яну Вислюкову. Бывало, я заставала её в нетрезвом виде прямо за прилавком. Она перестала со мной разговаривать, назвав однажды предательницей. Чем я её предала? Тем, что выбрала в подруги Лилию, а не её? София лишь скупо здоровалась при встрече, когда я заходила в магазин, и будто нарочно всякий раз подсовывала мне просроченные продукты, на что я как-то пожаловалась Джеймсу, и он в качестве компенсации за несъедобный плавленый сырок предложил сходить вчетвером на шашлыки — он как раз собирался зажарить жирного индюка-драчуна.
Мы все охотно согласились. Ходили на ту самую поляну, о которой рассказывал Хосе Игнасио, когда спас меня от Семёна. Я, конечно же, взяла с собой фотоаппарат и наснимала с полтысячи неимоверных, потрясающих кадров. Мне казалось, что вместе с дубами-великанами, зарослями орешника, акаций, колючих кустов тёрна с каплями росы на сочных листьях, вместе с ароматами свежести меня наполняла сладкая нега, состоящая из тысячи кусочков разнообразных чувств от восторга до томной грусти, от блаженства до сожаления, что всё это я вижу, чувствую, переживаю лишь теперь. Я не видела раньше прелести природы во всём том многообразии, открывшемся мне, может быть, благодаря одному единственному человеку, который ворвался в мою жизнь, однажды присев напротив с дорожным чемоданом. | Образ Хосе Игнасио не выходил из моей головы ни днем, ни ночью.
В тот день я сфотографировала на его ладонях муравьев и божьих коровок. Эти фото поразили сотни фотолюбителей из просторов Интернета. Еще бы, ведь у Хосе Игнасио красивые мужские руки, а мелкие насекомые, как нельзя кстати, смотрелись, ползающими по его линии жизни. Мне даже написал один редактор литературно-художественного журнала с предложением использовать мою фотоработу для обложки издания. Вы не представляете, какое это было радостное известие — меня заметили как фотографа! Это фото украшало альманах современных авторов, среди которых были и Лилия Оливер, и мой бывший муж со своими малосодержательными пустыми стихами, представляющими собой в большей степени банальные рифмы и ни капли сердечности, свойственной пылкому слогу Лилии.
Я забежала немного вперед, а пока вернемся во время, когда журнал еще не вышел.
Хосе Игнасио не любил фотографироваться, но всё же мне удалось уговорить его позировать на зелёной полянке, вдали от костра. Получилось не хуже фотографий букашек на его ладонях! Эти портреты мне нравилось пересматривать днём, когда я оставалась одна. Я не показывала Хосе Игнасио своим виртуальным друзьям — первое время он был моей тайной. Впрочем, все местные знали о наших отношениях, и я с каждым днём всё меньше стыдилась своего выбора. Хосе Игнасио моложе меня на одиннадцать лет, и мне можно было только позавидовать, что я смогла заинтересовать его, если бы не одно «но». По поводу импотенции, может быть, кто-то за спиной и смеялся надо мной, жалел меня, но в лицо никто не осмеливался говорить обидные слова. Почему обидные? Потому что все поголовно считали Хосе Игнасио импотентом. В какой-то степени они были правы — у Хосе Игнасио были явные проблемы с потенцией на протяжении последних семи лет. Но то ли свежий воздух, во что слабо верится, то ли коровье молоко от Бурёнки Яблочных (родителей Фаины), то ли бабка какая-то пошептала — Хосе Игнасио подавал надежды. Не знаю, смотрели ли вы сериал «Женщина с ароматом кофе» — я вспомнила одного из главных героев, его звали Диего, так вот он мог быть полноценным мужчиной лишь с одной женщиной, с той самой женщиной с ароматом кофе. Она работала на кофейных плантациях дона Лоренсо Санчеса, а звали её Палома, — я с удовольствием сопереживала их несчастьям, будучи в те годы еще студенткой педагогического института. И вот, кто бы мог подумать, что я встречу Хосе Игнасио с проблемами Диего по половой части!
Я засыпала с мыслями о нём! Закрывала глаза, и воссоздавала в памяти его образ: и с серьезным выражением лица, и с сияющей доброй улыбкой, и с растрепанными ветром светлыми мягкими волосами, и можно продолжать до бесконечности, пока сон не одолеет, и одни картинки не сменят другие, не менее радужные и прекрасные.
В мае во время наших прогулок, похода в лес, а также мы дважды сходили на рыбалку вчетвером, с Хосе Игнасио мы ограничивались страстными поцелуями под открытым небом. Честно! Можете поверить мне на слово, я не стремилась проверить, насколько плох мой любимый человек в сексе, — где-то на подсознательном уровне я боялась, что ничего не получится, что Хосе Игнасио расстроится, будет переживать и меня терзать своими переживаниями. Вместе с опасениями разочароваться во мне и надежды не гасли — я думала, а что если… и утешала себя тем, что можно заниматься любовью, не снимая с мужчины трусов — главное поцелуи, объятия, нежность, ласковые слова и сумасшедшее дыхание, а всем этим Хосе Игнасио с лихвой баловал меня как ни один мужчина! | Когда la femme снимает крылья света 25
Ne fais pas ; autrui ce que tu ne voudrais pas qu'on te fasse.
Не делай другим того, чего бы ты себе не пожелал.
Семён ко мне больше не приставал, и впредь я не опасалась его любвеобильности. Мы часто пересекались с ним и за пределами поместья Намистиных — он занимался пасекой с краю у леса, где акаций было больше, чем дубов; ходил на охоту с ружьем, носил домой зайцев, фазанов и уток; рыбачил на собственной кладке; я всё удивлялась, как он успевает вести столь активный образ жизни, еще и шары по вечерам катает в боулинг-клубе. Лилия рассказала, что у него были большие сбережения после закрытия шахты — он четырнадцать лет проработал в забое, как и его отец, дед и прадед. Лишившись работы, Семён не сильно огорчился и стал заниматься тем, что ему нравилось, — охотой, рыбалкой и пчеловодством. Мёд и рыбу продавал, а дичь и зайчатину сам разделывал и готовил для семьи. Мужчина он пробивной, с таким не пропадешь, но с Хосе Игнасио ему не сравниться!
Я доверяла Хосе Игнасио как себе, также Лилии и Джеймсу — остальные из окружения Намистиных по-прежнему вызывали у меня ряд подозрений. Я сильно не заморачивалась по этому поводу из-за своего романтического настроя, но в уме поставила галочки напротив этих личностей. Кто эти остальные? Ну, например, Дифирамбов Элфи Евгеньевич — «мэр», как его называют в народе. Он для меня оставался темной лошадкой — я видела его лишь однажды, и то издали, не разговаривала и поэтому собственное мнение о нём сложила не сразу. Знала немногое из поверхностных разговоров: старше меня на четыре года; внешними данными особо не отличался; жена бросила и с детьми уехала в город к родителям; официально разведён; более трех месяцев встречается с Вероникой Намистиной и, судя по сплетням, настолько горит желанием жениться на ней, что подумывал или и дальше подумывает избавиться от Семёна Намистина. Что тут скажешь? Мужчина, мог и задушить, и кирпичом голову пробить, и отравленный презент принести, но лишь в одном случае, если Вероника знала о его планах и сама бы не стала пить из той бутылки. Меня смущало, что в день отравления у Намистиных были гости, но если хорошо подумать, то в весёлой хмельной компании легче всего было бы налить Семёну отравленного коньяка и дать закусить отравленной конфеткой. Но Вероника уверяла, что не хочет ничего менять, и даже просила меня рассказать Каллисте Зиновьевне о том, что Элфи якобы хочет убить Семёна. Неужели она передумала и стала соучастницей неудавшегося преступления? Мог ли Ян Вислюков называть гарпиями Веронику и Элфи? Элфи белая, а Вероника черная гарпия? Как понимаете, я и Веронику со счетов не сбрасывала — странная она была женщина, надменная, самовлюбленная, эгоистичная и к тому же собственница.
Семён Намистин вызывал у меня меньше подозрений, чем Элфи и, раз уж на то пошло, Вероника, и его занятой образ жизни внушал мне доверие. Не обезумел же он, стреляя зайцев? Но шахматная фигурка белого коня всякий раз всплывала перед глазами, когда я видела Семёна. Интуитивно я испытывала неприязнь к Семёну. Слюнявый рот, козлиная бородка, худой и высокий — может, дело было лишь во внешности, но я окончательно не могла вычеркнуть его из своего надуманного списка подозреваемых. Слова Яна Вислюкова часто слышались мне, когда я задумывалась о тех убийствах, которые уже произошли. Он говорил, что Семён и гарпии могли спеться. Стоит ли верить заядлому алкоголику? Как ни пыталась разгадать послание «Дочь пророка и Зелье», ничего кроме намека на Эмму я не видела: блондинка с ангельской внешностью и с фамилией Зельева.
Эмма! Я редко ошибалась в людях. Обычно мне хватало одного взгляда, одного незначительного разговора, чтобы понять, что представляет собой тот или иной человек. Жизнерадостная и услужливая Эмма играла с овчаркой Намистиных, когда я впервые увидела её, ошибочно приняв за Веронику. Её глаза излучали позитив и доброжелательность, она открыто улыбалась — я симпатизировала ей. Не очернил ли Ян Вислюков это милое создание? Не поплатил | Не поплатился ли он жизнью за надпись воском на подносе? Могла ли Эмма быть убийцей Каллисты Зиновьевны? Могла ли замышлять отравить Веронику? Могла! В тихом омуте черти водятся — Эмме могла надоесть роль прислуги; Вероника затмевала её, приглушала её «я», использовала, в конце концов. Я же могла лишь надеяться, что за преступлениями стоит кто-то иной, не такой светлый, как Эмма, но в послании Яна Вислюкова и в букве «Э» под словом «ведьма» я видела указание на неё.
О своих подозрениях я активно не распространялась, но обходить тему загадочных убийств во время дружеских бесед не стремилась. Лилия, Джеймс и Хосе Игнасио тоже считали, что «зелье» указывает на Эмму, но подозревали и ряд других «гарпий». Впрочем, мы называли одни и те же имена: Семён и Вероника Намистины, Элфи Дифирамбов, Эмма Зельева, Яблочная Фаина, Булавкина София, Журиева Миа. Как нам казалось, каждый из них имел мотивы отравить кого-то из Намистиных, но Семёна и Эмму постоянно кто-то защищал.
— Воспринимать всерьёз надписи пьяницы нельзя, — неоднократно повторял Джеймс, — Эмма не сумасшедшая, чтобы убивать.
Если бы вы знали, как мне стыдно, что я её подозревала.
Три недели посёлок пребывал в легком возбуждении. Сплетницы-старушки перемывали всем кости, спорили, гадали, кто же убийца, а гарпия тем временем парила высоко в небе, ничем не выдавая себя. Убийца вынашивал новый план расправы над неугодными, и в четыре часа утра совершил очередное хитро спланированное убийство.
Я проснулась от лая Дружка. Он неугомонно скулил, выл как волк на луну. Уже светало, но на улице всё еще горели фонари, и люди должны бы были еще спать, но не спали. В окно я увидела, как из поместья Намистиных на носилках выносят накрытое пледом тело. Тело было накрыто с головой, и, судя по росту, это была женщина. У ворот стояла машина скорой помощи и полицейский УАЗ. Я, не раздумывая, выбежала во двор, схватив на ходу пеньюар и на быструю руку надела его шиворот-навыворот.
Хосе Игнасио стоял рядом с машинами, понурив голову. Он был в том же полосатом халате, что и в вечер отравления Лилии; и в резиновых шлепках на босую ногу. Страшно было подумать, что Вероника мертва. Вокруг столпились еще человек десять — усохшие и сплющенные старушки в длинных блеклых ночнушках. Лилия, как и я, тоже выскочила из дому, растрепанная, взволнованная, в майке и коротких шортах. Семёна не было видно.
Я, запыхавшись, подбежала к Хосе Игнасио. Одного взгляда в его опечаленные потускневшие глаза было достаточно, чтобы понять, как он потрясен. | — Её сожгли, — сказал он с жалостью в голосе и в каждой клеточке озадаченного лица. — Веронику убили.
— Как? — допытывала я. — Что произошло?
— В поместье проникли воры, — ответила одна из старух, блея как голодная коза. — Они вскрыли сейф, а Веронику оглушили и подожгли. Она вся черная, обугленная…
— И собак отравили, — сказала другая, — вон они лежат: одна прямо на аллее, а вторая возле крыльца.
— Бедный Семён… Какое горе… Бедная Вероника… — слышалось отовсюду.
Зашумел двигатель машины скорой помощи, и она отъехала от ворот Намистиных. Соседи не расходились — всем было любопытно, что скажет Семён и полицейские. Из поместья никто не выходил. В окнах первого этажа горел свет — никакого пожара, ни дыма, ни языков пламени.
— Как же это могло произойти? — задавалась я вопросом.
Лилия слышала слова Хосе Игнасио и старух. Она была поражена не меньше меня, не меньше всех собравшихся.
— Отравили собак, — повторила она протяжно, — их отравили.
— А Веронику как будто бензином облили, — раздался всё тот же блеющий голос старухи.
— Или медицинским спиртом, — сказал Хосе Игнасио.
— А кто у нас тут медик? — зашипела одна из старух. — Признавайся, это ты всё устроил, — и кинулась на него с кулаками.
Хосе Игнасио схватил её за руки и оттолкнул от себя:
— Ничего я не устраивал! — закричал он. — Не выдумывайте!
Старуха взбунтовалась и не стеснялась в обвинениях:
— Как ты приехал, так жизни в нашем посёлке не стало! Сплошная череда нераскрытых убийств! Убирался бы ты восвояси — без тебя спокойнее было!
Я с Лилией еле утихомирили её.
— Собак отравить можно даже таблетками от туберкулеза, — сказала я решительно громко, чтобы все замолчали, — и спирт купить в аптеке не проблема. Это мог сделать кто угодно, даже София, которая ненавидела Веронику. Не нужно иметь медицинское образование, чтобы убить человека. Хосе Игнасио не злопамятный и не опустился бы до убийства!
— Ты защищаешь его, потому что он шуры-муры с тобой крутит! — отозвался кто-то из толпы. — И что у него, хочешь сказать, нет причин ненавидеть Веронику и Семёна? Скажи нам всем, нам очень интересно, неужели Хосе Игнасио не импотент и у него всё в полном порядке с его морковкой? | Когда la femme снимает крылья света 26
Il ne faut pas courir deux li;vres ; la fois.
За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь.
Раздался звонкий надрывистый смех. Все замерли от удивления. Я оглянулась и не верила своим глазам — к воротам подошла Вероника целая и невредимая, в эротичном кружевном пеньюаре и открытых туфлях на высоченном каблуке. Она смеялась, видимо, над вопросом об импотенции Хосе Игнасио, потому что спросила, не прекращая смеяться: «Так что там у Хосе Игнасио с морковкой?»
— Матерь божья… Живая… — начали креститься старухи.
— Что с вами всеми? — спросила Вероника, отбросив шуточки. — Кого скорая увезла? — она подошла ближе, и я учуяла от нее запах коньяка. Навеселе Намистина, однако.
— Так тебя обугленную как деревяшку и увезла, — закряхтела одна из старух. Все они были на одно лицо, непримечательные.
— Что значит обугленную? — Вероника прищурилась, с подозрением всматриваясь в окна поместья. — Эмма! — закричала она и метнулась в распахнутую калитку.
— А где это ты на каблуках ходила по ночи? — крикнула ей вслед блеющая старуха.
— У реки гуляла! — бросила ей в ответ Вероника и, сняв обувь, кинулась по аллее в дом, размахивая туфлями во все стороны.
— Так речка в другой стороне, — дивились старухи.
Я, Хосе Игнасио и Лилия недоуменно переглянулись.
— Арабель! Моя девочка! — Вероника присела над неподвижной овчаркой и гладила её за ушами. — Твари! Чтоб у вас руки отсохли! — ругалась она.
— Во дела… Живая… Бедная Эмма… А Вероника то от Элфи небось такая расфуфыренная пришла, и коньком от нее разит как от бочки… Во дела… — завелись старухи.
— Мне кажется, Вероника родилась в счастливой рубашке, — пробормотала я вслух свои мысли, — она — цель убийцы, а Каллиста Зиновьевна и Ян Вислюков знали, кто задумал от неё избавиться.
На минуту все замолчали. Старухи обступили меня, собравшись в тесный круг. По их неприветливым лицам пробежались волны нескрываемого негодования.
— Я тебе больше скажу, деточка, — блеющая старуха стояла напротив и сверлила меня взглядом своих маленьких, но выпученных глаз. Её беззубый как сморщенное яблоко рот постоянно шевелился, будто бы она жевала жвачку. — Убийца вхож в дом Намистиных, как ты, например, или как Фаиночка наша. Софка бесхребетная! Она бы не додумалась до такого. Сейф вскрыть! Тут смекалки мало — надо код из циферок знать — у Намистиных то сейф не абы какой!
И всё эти старухи знают! Я о сейфе и не подумала, и Софию сгоряча приплела.
— И что вы хотите сказать, что кроме меня Фаины у Намистиных в доме никто не бывал? — я закипела от злости. Почему меня пытаются обвинить в том, чего я не делала?! — Я даю уроки Кириллу и Филиппу, но это вовсе не значит, что я знала о сейфе!
— Не горячись, — Хосе Игнасио положил руки мне на плечи и слегка помассировал. — Тебя никто не обвиняет. Вон идёт капитан Каратов — послушаем, что он скажет.
Я чувствовала тепло и поддержку Хосе Игнасио.
— Даша, ты надела халат шиворот-навыворот, — прошептал он еле слышно.
Я при всех его сняла и надела правильно. Кроме Хосе Игнасио на меня никто не смотрел. Все в ожидании капитана молчали. Лилия держалась невозмутимо, словно была выше склок и маразматических бурь. Капитан Каратов приближался в сопровождении двух полицейских; Вероника шла с ними; успела накинуть розовый махровый халат по щиколотку и туфли, на этот раз на низком каблуке.
Станислав Денисович — капитан Каратов, выглядел не лучшим образом: рыжеватые редеющие волосики торчали как парашютики на круглом одуванчике, наверно, не успел толком причесаться; весь какой-то помятый, растерянный, тер свои сжатые шершавые и облизанные сотни раз губы; глаза, как погасшие во дворе Намистиных фонари, не излучали света. | У меня руки заледенели, пока он дошел к машине — мне было страшно подумать, что же конкретно произошло с Эммой. Убить двадцатипятилетнюю женщину, еще молоденькую, незамужнюю, у которой вся жизнь была впереди — это жестокость, кощунство, грех, в конце концов.
Капитан Каратов шел прямо на меня:
— Оливина Дарья Леонардовна, — сказал он мрачным подавленным голосом, — вы задержаны по подозрению в убийстве Зельевой Эммы Руслановны. Вы должны проследовать с нами в полицейский участок.
— Как? На каком основании? — возмутилась я.
— Это ваше? — он жестом попросил своих коллег показать мне улики, найденные в доме Намистиных.
В прозрачных пакетах я увидела свои вещи: украденные розовую губную помаду и атласный платок.
— Да, это моё, — ответила я, — но эти вещи у меня украли в ночь перед похоронами Каллисты Зиновьевны.
— Вот это дела… Убийца… Убийца… — зашипели старухи.
— Где вы были этой ночью? — спросил Каратов.
— Дома. Спала, — ответила я.
— Одна?
— Одна!
— Стало быть, — продолжал он, загадочно усмехаясь, — никто не может подтвердить, что вы на момент убийства находились дома? Значит, и вы могли отравить собак Намистиных, проникнуть в дом, вскрыть сейф, убить Эмму, возможно, восприняв её за Веронику, сжечь её лицо до неузнаваемости, написать на зеркале своей помадой на французском языке «L'affaire est dans le sac». (Дело в шляпе), а потом забыть замести за собой следы и еще и платок обронить, покидая дом через окно?
Я обомлела:
— Нет, конечно! Зачем мне это надо! Станислав Денисович, вы же опытный следователь, капитан полиции, неужели вы не видите, что кто-то подставляет меня?
Вероника блеснула зловещим взглядом:
— А если вы, мадам Оливина, сами нарочно себя выдали, чтобы потом вот так вот причитать, мол, меня подставили, не виновата я. И что за надпись вы написали, я не разобрала?
— Ничего я не писала!
Капитан Каратов устремил суровый взгляд на Веронику:
— Я сказал, что задерживаю Дарью Леонардовну по подозрению в убийстве, но это не значит, что я подозреваю ее, — громко и во всеуслышание заявил он. — Разбираться в этом запутанном деле будем в участке. Садитесь в машину, — потребовал он.
Старухи опять зашипели:
— Убийца… Сжечь на костре как ведьму… Бедная несчастная Эмма…
— Будь ты проклята, ведьма, — зашипела и Вероника как змея. — Я уверена, что это ты прокралась в мой дом, чтобы убить меня! Где мои украшения? Ты отдала их Хосе Игнасио? Вы сообщники, я знаю! Он ненавидит меня и Семёна за тот несчастный случай! Но я в том не виновата! А вы же мстительные, злобные двуличные людишки! Я вас ненавижу!
— Вероника Наумовна, сохраняйте самообладание, — капитан Каратов грозно посмотрел на неё.
Меня зазнобило от её слов, от шипения старух, от осознания, что Эмма мертва и меня обвиняют в том, чего я не делала.
— Убийца! — скандалили старухи. | — Стойте! Я знаю, кто настоящий убийца! — послышался голос еще одной старушки, неуклюже ковыляющей к нам. — Я всё видела! Видела и слышала!
Капитан Каратов заинтересовано пошел ей навстречу. Всё внимание было приковано к нему и старушке с добродушным слегка глуповатым видом.
— Что вы видели и слышали? — спросил капитан.
— Элфи Дифирамбов в два часа ночи кормил овчарок Намистиных печеньем! У меня бессонница, и я выгуливала Барсика по двору, когда услышала лай этих собак. Я подошла к забору, ну и припала к нему, увидев, нашего мэра с большой яркой упаковкой печенья. Он скормил собакам всё печенье, а упаковку выбросил. Вон она валяется возле забора Игнатовых, — и указала рукой под куст сирени, где, действительно, лежала упаковка от печенья. — Разбрасывает тут мусор, понимаешь, а еще мэр называется!
Вероника закрыла лицо руками и вся поникла, обмякла, покраснела.
— Что было дальше?
— А дальше мой дед закричал: «Марфа, утку тащи!», и не дал проследить за мэром, а когда я вернулась, то мэра и след простыл. Но подумайте сами, какой нормальный человек по ночам будет шататься по улицам и собак печеньем кормить? А тут еще такое дело… Как пить дать, Дифирамбов и отравил собак печеньем! Вы возьмите упаковку на экспертизу. Я в одном фильме видела…
— Достаточно, — прервал её капитан Каратов. — Подымите упаковку! — дал наряд помощникам.
Вероника окинула собравшихся стыдливо-ненавистным взглядом:
— Элфи приходил за мной! — выдала она сконфужено. — С двух часов ночи до половины пятого мы были вместе. Это не он убийца. Не он!
Её слова внушали доверие. У меня не оставалось ни малейших сомнений, что убийца охотится на Веронику — ядовитый коньяк с конфетами готовили для неё, и Эмму убили только потому, что она ночевала у Намистиных. Убийца принял Эмму за Веронику. Но почему убийца устроил маскарад с моим платком и надписью французскими словами моей помадой? Почему убийца выбрал меня для этого несмешного маскарада? Убийца желает смерти Веронике, а мне… неприятностей, тюремного срока? Убийца хочет избавиться и от меня, и от Вероники… У меня закипал мозг, а конечности были фиолетовые, как зимой в не отапливаемой комнате.
— Гулящая же ты стерва… Что за поколение… Как не стыдно… — накинулись старухи на Веронику.
— Напомните адрес Дифирамбова? — потребовал капитан Каратов, пристально глядя в раскрасневшееся лицо Вероники. — Я должен допросить и его.
— Дом из красного кирпича вниз по улице, — вяло ответила Вероника и небрежно махнула рукой, указывая направление.
— Приведите Дифирамбова, — распорядился Каратов, — а вы, — он оббежал глазами старух в ночнушках, — все свободны. Расходитесь по домам. Нечего здесь накалять атмосферу своим недовольным шипением.
Старухи, как улитки, медленно стали расползаться в разные стороны; бурчали себе под нос не пойми что и то и дело оглядывались. | Когда la femme снимает крылья света 27
Claire comme le jour.
Ясно как день.
Мы остались впятером: капитан Каратов в гражданском, Вероника в халате, Хосе Игнасио в халате, я в пеньюаре и Лилия майке и шортах. Мне показалось, что Вероника уже достаточно протрезвела, чтобы осознавать, что я не могла быть убийцей Эммы. Она не скрывала напряжения, но во взгляде читалась злость, а не боль утраты, ненависть, а не страх, что на месте Эммы могла быть она. Вероника не извинилась, но вдруг заговорила с достоинством благоразумной женщины, строго, но без оскорблений и излишних обвинений:
— Нечего объяснять вам, каково это прийти домой после любовных утех, а тут такое. Я не знаю, кто озверел до безумия, но эта надпись на французском заставила меня грешить на Дарью Леонардовну. Считайте меня истеричкой, кем хотите, мне все равно, но я требую привести сюда розыскных собак, и пусть они отыщут мои пистолеты и золотые украшения, пока не поздно! Если в доме Окуневых ничего не найдут, я попрошу прощения у Дарьи Леонардовны так же прилюдно, как и назвала её убийцей.
Она повернулась лицом к капитану:
— У вас ведь есть возможность вызвать своих коллег с ищейками? Если хоть одна из ваших собак окажется хоть наполовину похожей на мою Арабель, то уже сегодня мы будем знать, кто вскрыл сейф и убил Эмму.
— Я сделаю всё, что от меня зависит, — нерешительно проговорил Каратов, — но у меня нет волшебной палочки, к сожалению, чтобы ускорить этот процесс.
— Ну, я не прошу вас вызывать спецназ на вертолетах, а всего лишь собак!
— Я должен сделать несколько звонков, — сухо сказал капитан и достал телефон, — а вы бы, Вероника Наумовна и Дарья Леонардовна, сходили, что ли, домой переодеться. Через три минуты трогаемся. Доктор Хосе Игнасио, и вы, Лилия, можете быть свободны, если, конечно, вам нечего добавить относительно ночного происшествия.
— Я не экстрасенс, — Лилия пожала плечами.
— Мне тоже ничего не известно, — сказал Хосе Игнасио ровным спокойным тоном и добавил эмоциональнее: «Вы ведь не задержите Дашу надолго?»
Капитан Каратов вместо того, чтобы ответить Хосе Игнасио, смочил свои растрескавшиеся шероховатые губы и обратился ко мне деликатно и сдержанно:
— Дарья Леонардовна, я не могу не взять у вас показания и не составить протокол, потому что и ваш платок, и ваша помада, и эта надпись на зеркале — всё указывает на вас. Даю слово, что не задержу вас дольше необходимого. А сейчас поторопитесь привести себя в надлежащий вид, и дайте мне сделать несколько телефонных звонков.
Вероника, не дослушав, ушла. Лилия молча ждала меня — нам идти в одну сторону, Хосе Игнасио обнял меня и ласково прошептал: «Всё будет хорошо. Я в это верю. С нетерпением буду ждать твоего возвращения».
— У вас три минуты! — поторопил капитан, и мы тоже разбежались по домам. | Итак, я, Вероника и Элфи были доставлены в полицейский участок для составления протоколов. Впервые у меня появилась возможность внимательно рассмотреть «мэра» и пронаблюдать за ним в действии не чужого для Вероники человека. Он производил впечатление озлобленного пекинеса, который злился, но продолжал вилять хвостом. Русые с желтизной волосы прикрывали отогнутые эльфийские уши; лицо круглое с непривлекательными носогубными складками; широкий толстый вздернутый нос; перевернутая улыбка; дряблые щеки и скулы, скрытые под мешками провисших жевательных мышц. Пожалуй, это всё, что отталкивало, но во всём остальном он был великолепен, как Дэвид Копперфильд в исполнении трюка с исчезновением слова. У Элфи были жгучие глаза красивого кофейного цвета, почти черные, с густыми длинными ресницами. Одним взглядом он околдовывал! Не думаете же вы, что Вероника встречалась с пугалом! Элфи отличался крепким телосложением: плечи и шея как у боксера-тяжеловеса, никакого обрюзглого живота, ровные подкачанные ноги. У него были крупные ладони способные без труда удерживать по два громадных арбуза. На безымянном пальце сверкал перстень с черным камнем, а при улыбке — золотая коронка на одном из зубов. Элфи потакал Веронике во всём, старался услужить, приободрить, ластился, ну точно как ручной лохматый пекинес с черными глазами-пуговками. В его тоне присутствовала фальшь, циничные нотки, но Вероника в его присутствии была совершенно другой Вероникой: дерзкой, но человечной и по всем признаком влюбленной.
Глядя на них, у меня отпали всякие сомнения, что Ян Вислюков называл эту парочку гарпиями. Как бы они спелись с Семёном? Любовь втроём?! Не могли же они инициировать ограбление и убить Эмму? Смущало лишь то, что сейф, как выяснилось, действительно был с кодовым замком, и знали шифр только Вероника и Семён.
Кто мог знать шифр кроме них? — этот вопрос постоянно всплывал у меня в голове. — Семён, Вероника; Фаина и Эмма — были как члены семьи; Элфи тоже мог знать — наверняка Вероника хотя бы единожды показывала ему что-то ценное из спрятанного в сейфе, например, свой дамский пистолет или украшения; медсестра Миа тоже бывала у Намистиных в отсутствии Вероники, и её роман с Семёном носил длительный характер — она тоже могла знать и о сейфе, и о том, что в нём хранится, и код могла подсмотреть. Единственной из ненавидящих Веронику, которая не могла знать шифр, по-моему, была как раз Булавкина София, и как подметили старухи, она меньше всего подходила под описание жестокого убийцы, но она первая из всех высказала мне свою неприязнь к Веронике, поэтому я думала и гадала над тем, могла ли София быть гарпией, которую трудно заподозрить в убийстве, в убийствах?
Круг сужался, и интуиция подсказывала мне, что за серией убийств стояла женщина. Женскому коварству нет предела. Я так и сказала капитану Каратову, когда он напрямую спросил меня, отбросив все формальности: «Кого вы подозреваете?» | — Станислав Денисович, — говорила я, — кого бы я не подозревала, у меня нет никаких доказательств, а основываться на «ОБС» (одна баба сказала) недостаточно, чтобы в кабинете капитана полиции называть чьи-либо имена. Вы сами за три недели не сдвинулись с мёртвой точки. Сельские сплетни кого угодно собьют с панталыку, не так ли?! Если убийство Каллисты Зиновьевны не отличалось изощренностью, за исключением шахматной фигурки, которая указывает на двоих заядлых шахматистов посёлка, то убийство Эммы продумали до мелочей. На мой взгляд, планировать убить женщину может только женщина — мужчины существа или не способные на убийство, или импульсивные, действующие под влиянием нервного возбуждения, опьянения, но никак не вынашивающие план расправы над женщиной. Это низко. Какой порядочный мужчина захочет отравить знакомую, подругу, любовницу, жену? Даже женщину, вызывающую неприязнь и отвращение… Конечно, случаи бывают разные, и мужчин убийц может быть ого-го сколько, но чем могла Вероника вызвать столько ненависти к себе, чтобы ей слали в подарок отравленный коньяк или намеревались убить в собственном доме, еще и выпотрошив наизнанку сейф с дорогими безделушками?
Капитан Каратов задумчиво постукивал ручкой по исписанным бумагам, лежащим перед ним:
— Вы заметили, что я не вызвал на допрос Хосе Игнасио, — спросил он, откинувшись на спинку кресла, — а ведь ваши местные взъелись на него не на шутку. Каждый второй, с кем мне приходилось беседовать, называл его имя и говорил, что у Хосе Игнасио давние счеты с Намистиными. Говорят, он импотент. Свечку никто не держал, разумеется, но слухи есть слухи. Официальная информация о том, что ему сделали две дорогостоящие, но малоэффективные операции, у нас имеется. Импотенция для мужчины — большая психологическая травма. Я разговаривал с психологами, и все они в один голос трубят, что Хосе Игнасио может представлять угрозу для виновников своего несчастья. Мотив есть, как ни крути, а вот с доказательствами негусто, если не сказать, что их вообще нет.
Он непрерывно говорил, и я не перебивала, хотя была готова поклясться, что Хосе Игнасио не виноват.
— Я осведомлен, что вы встречаетесь, — продолжал капитан, — допоздна гуляете по окрестностям с Лилией Оливер и Джеймсом Бонитетовым — у кого, как не у вас, я могу поинтересоваться, есть ли повод у Хосе Игнасио мстить Намистиным? Он таки импотент или наговаривают на него?
— Хосе Игнасио темпераментный, страстный и нежный! — воскликнула я. — У нас еще не было столь близких контактов, о которых вы спрашиваете, но я же чувствую, что меня обнимает мужчина, у которого есть порох в пороховницах. Там определенно что-то есть.
Капитан хмыкнул лукаво:
— Тогда ему нет смысла мстить! Я не вчера сел в это кресло, Дарья Леонардовна, — продолжил он серьёзно, — и у меня есть своё видение происшедшего. Слишком ярко обрисован мотив Хосе Игнасио, слишком ярко выглядят улики и против вас, как салатовым маркером надпись на ценнике, и вся эта история с гарпиями — сплошная путаница, но я разоблачу убийцу, или я не капитан Каратов!
Своими подозрениями капитан со мной не поделился, но то, что он не верил в причастность Хосе Игнасио к убийствам, я поняла — иначе Хосе Игнасио допрашивали бы, как и меня. |
<<|<|10|11|12|13|14|15|16|17|18|19|20К списку тем
|
